Астрид - хозяйка Рождества - Анна Лерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы знаете, милые дамы, что ель в язычестве — символ бессмертия и вечной жизни, возрождения, неувядания, здоровья, долголетия, верности, цельности, честности, терпения, но в то же время она — символ смерти, общения с загробным миром. Древние люди считали, что в деревьях обитают духи, которых нужно умилостивить подарками, — начал рассказывать он, глядя на нас ласково, как на несмышленых детей. — Вечнозеленая ель занимала особое место среди деревьев. На ней люди развешивали разные подарки для духов — ленты, амулеты, яблоки, яйца, а у подножия зажигали свечи — так задабривали лесных духов и молили богов даровать счастливый год. Даже сейчас, веруя во Христа и посещая службы, люди занимаются этим непотребством. Поэтому, возможно, вы и правы — стоит этот символ превратить в христианский. Вы готовы объяснить людям, какое отношение ель имеет к Христу?
— Конечно! — заверила я его. — И поверьте, они точно забудут свои языческие обряды, увидев, каким может быть прекрасным Рождество!
— Что ж, я согласен на все, что делается во имя Бога.
С этим я была не совсем согласна, но спорить с ним не собиралась, а тем более вспоминать крестовые походы и сожжение невинных женщин на кострах. Спасибо и за елку.
Глава 18
Выходя из церкви, мы столкнулись с Ханной и Эммой, которые, завидев нас, сначала замерли, а потом принялись натянуто улыбаться.
— Такое ощущение, будто они сейчас лопнут от напряжения, — шепнула мне Сесиль, поглядывая на женщин настороженным взглядом. — Принесла же их нелегкая.
— Добрый день, ваше сиятельство, ваша милость, — Ханна хотя бы поздоровалась, а Эмма кивнула нам головой, что было не очень вежливо, но меня это не задело, а скорее удивило.
— Добрый день, — я с любопытством ожидала, что она скажет, а сказать она точно что-то хотела. — Как ваше здоровье, баронесса?
— Благодарю, мы с Эммой в добром здравии, — глаза Ханны забегали, она кашлянула и все-таки спросила: — Ваше сиятельство, ходят слухи, что в вашем доме появился младенец… Это правда?
Мда… Здесь ничего не скроешь. Интересно, откуда такая оперативная информация? О том, что это могло выйти из уст герцога или маркиза я даже помыслить не могла, а значит, все просочилось из «Северной Розы», и теперь вся столица гудит о внебрачном младенце графа Расмуссена.
— Да, это правда, — я не собиралась юлить, лгать или, тем более, оправдываться. — Это сын моего покойного мужа. Его зовут Рауд Бернард.
— Кхм… — Ханна замялась, видимо, пытаясь сформулировать то, что намеревалась сказать. — Но он ведь сын… падшей женщины… А вы так спокойно притащили его к себе домой… Общество никогда не поймет столь странного поступка.
— Что значит, притащила? — меня захлестнуло волной ярости. — Вы говорите о маленьком человеке, а не о мешке с мусором!
— А разве это не одно и то же в данном случае? — язвительно произнесла Эмма и я еле сдержалась, чтобы не ударить ее.
— Да, вы правы, — я посмотрела ей прямо в глаза. — В вашем случае это именно так и есть.
Эмма побледнела и, задыхаясь, выдохнула:
— Матушка! Вы слышали??? Она назвала меня мешком с мусором!
Ханна, в отличие от белой как мел дочери, покраснела и ее подбородок задрожал, что говорило о крайней степени негодования.
— Ваше сиятельство, я вынуждена отказать вам от дома.
— Это ваше право, — ответила я, не испытывая по этому поводу никаких сожалений. — Всего хорошего.
— Тогда вам стоит отказать от дома и мне, — услышала я голос Сесиль и улыбнулась. — Я без ума от маленького Бернарда и считаю, что во рту вашей дочери мусора больше, чем на всех помойках Дорвегии.
Я медленно повернула голову, не веря в то, что слышу, Ханна охнула, хватаясь за сердце, а Эмма подкатила глаза, будто собираясь упасть в обморок.
Сесиль потянула меня на улицу и, когда за нами захлопнулись двери церкви, возбужденно произнесла:
— Господи, я никогда не позволяла себе так разговаривать! Это скандал!
— Думаешь, с нами ограничат общение и остальные? — несмотря на всю эту неприятную ситуацию, мне было смешно и, копируя голос Ханны, я произнесла: — Общество никогда не поймет столь странного поступка!
— Наверное, — баронесса пожала плечами. — Ведь кроме нудных вечеров Ханны у них нет других способов развлечься. А герцог с маркизом здесь ненадолго. Все они сделают так, как скажет Ханна, на то оно и провинциальное общество — ограниченное, замшелое и старомодное.
— Ну, и не станем грустить по этому поводу, — резюмировала я и повела Сесиль в мясную лавку, решив приготовить на ужин фаршированную курицу. Скандалы, это, конечно, хорошо, но вкусная курочка куда лучше.
Возвратившись домой, мы переоделись и спустились на кухню, где тетушка Лонджина варила суп и развлекала Бернарда. У нее это довольно хорошо получалось, малыш не капризничал, а важно надувал пузыри, лежа в деревянной громадине с колесами.
— Вот и хорошо, — выслушав наш рассказ о встрече с Ханной, сказала тетушка Лонджина. — Вечно у них какие-то причуды! То грибы, то вечера с переодеваниями! Не много вы и потеряли, деточки… А хорошие люди знают, что и как и кто чем дышит. Попомните мое слово, без друзей вы не останетесь.
Я слушала ее, кивала, соглашаясь, и потрошила курицу, купленную в деревне. Наверное, стоит и себе завести небольшое хозяйство. Нужно поговорить об этом с мужчинами…
В кухню вошел Франц и, остановившись в дверях, тяжело вздохнул, отчего холмики снега, лежавшие на его плечах, посыпались вниз по старой теплой куртке.
— Что случилось? — тетушка Лонджина перестала помешивать суп и уставилась на него. — У тебя такое лицо, словно ты привидение увидел!
— Хуже, — Франц посмотрел на меня, а потом на дверь. — Ваше сиятельство, я расчищал снег у ворот, и тут появился он… Мне пришлось проводить его в дом.
— Кого??? — в один голос с Сесиль спросили мы и тут же услышали уже знакомый голос.
— Меня, черт подери!
Дверь распахнулась, ударившись о стену, и я замерла, увидев отца. Вот и настал этот неприятный момент…
Бернард заорал, и мне пришлось взять его на руки, чтобы успокоить.
— Можно говорить потише? — я хмуро наблюдала, как он снимает плащ и усаживается в кресло. — Вы пугаете ребенка!
— О Боже, где ты взяла это орущее существо? — проворчал барон, разглядывая меня с плохо скрытым недовольством. — Ты что, нянчишь детей прислуги? Хотя, чему я удивляюсь?.. Похоже, ты потрошила курицу, да, Астрид?
— И что? — мне хотелось осадить его. — В этом есть что-то предосудительное?
— Ты опускаешься все ниже и ниже, — с притворным сожалением
