Штрафники Василия Сталина - Антон Кротков

В коридоре возле гримёрки шатался какой-то подозрительный тип. Его сломанный боксёрский нос и неприятный наглый взгляд заставили Зинаиду замедлить шаг, а потом и растерянно обернуться. В обычно оживлённом в этот час коридоре почему-то было непривычно пусто. Впрочем, разве могут быть у всеобщей любимицы недруги?! «Звезда» гордо вскинула подбородок и с царственной улыбкой на лице смело направилась навстречу подозрительному типу. И о сила истинного обаяния и таланта! «Боксёр» улыбнулся в ответ и полез за пазуху. Вытащил небольшой блокнотик с привязанным к нему химическим карандашиком и просительно протянул их Красовской:

– Распишитесь, пожалуйста! Мы с моей Клавой на все ваши фильмы ходили.

– Приятно слышать, – снисходительно ответила «Царица», смеясь в душе над своими страхами.

– А кого вы теперь играете?

– Вот приходите через полгодика в кинотеатр, сами увидите.

– Конечно, мы будем ждать! Успехов вам!!!

«И почему я решила, что он подозрительный? – иронично размышляла Красовская, глядя на пожирающего её преданным взглядом, растерянно улыбающегося простака в рабочем кепаре. – Смотрит на меня, как первоклассник на любимую учительницу. От волнения даже блокнот уронил, чудак».

Продолжая улыбаться, Зинаида потянула на себя дверную ручку в грим-уборную. Улыбка медленно начала сползать с её губ, стоило ей увидеть знакомую спину. Её обладатель по-хозяйски расположился за столиком соседки Красовской по грим-уборной. Самой Татьяны почему-то в комнате не оказалось, хотя она в последнем сегодняшнем эпизоде не участвовала и покинула съёмочную площадку на полчаса раньше Зинаиды.

– Вы мне тоже автограф черкните, пожалуйста, – с издёвкой попросил мужчина, продолжая сидеть спиной к актрисе. Зинаида видела в зеркале, перед которым сидел визитёр, только часть его лица – чёрную повязку на правом глаза, изуродованную щеку. Её замутило от запаха знакомого одеколона. Хотя парфюм был заграничный и очень дорогой, он напомнил молодой женщине минуты ужаса, которые она пережила при первой их встрече.

Полгода назад этот человек вызвал её к себе повесткой. Держался он очень любезно, чрезвычайно культурно и даже деликатно. Правда, его некогда красивое лицо было страшно изуродовано, но своим единственным глазом этот человек смотрел на молодую женщину вполне приветливо. Поэтому, пока разговор шёл в служебном кабинете чекиста, молодая актриса не ощущала особого беспокойства. Она понимала, что её вербуют, но рассчитывала, что звёздный статус и влиятельные знакомства обеспечили ей место среди неприкасаемых представителей элиты общества. А раз так, то можно и покапризничать. Не чувствуя опасности, девушка кокетливо уклонялась от той неприятной роли, которую ей предлагали.

– Хорошо, – наконец, подытожил хозяин кабинета, смахивая лежащие перед ним листы бумаги в ящик стола. Как-то по-особенному взглянув на Зинаиду, он коротко предложил:

– Пошли.

– Куда? – впервые за разговор актриса заволновалась.

– Сами увидите.

Они вышли из кабинета и долго шли по каким-то коридорам, спускались по лёстницам всё ниже и ниже. Ковровые дорожки, тяжёлые гардины на окнах и дубовые панели остались на верхних этажах. Здесь же на каждом шагу встречались рёшётки, лязгающие тяжёлые запоры, бурые пятна на полу и стенах. А ещё в подвале пахло сыростью и отчаянием. К этому страшному запаху примешивался аромат хорошего мужского парфюма, который исходил от идущего рядом с Зинаидой человека.

Повернув вслед за сопровождающим за один из поворотов, Красовская вдруг увидела прямо перед собой жуткую троицу. Двое здоровяков в форме вели неестественно пригнувшегося к самой земле человека в белой окровавленной рубашке. Руки арестанта были заломлены конвоирами далеко назад, голова его была опущена, отчего несчастный имел чрезвычайно нелепый и униженный вид. У чекистов это называлось позой «самолётика». Словно самолёт он парил над самой землёй, а фактически находился на дыбе с вывернутыми в плечевых суставах руками, вынужденный по прихоти своих мучителей перебирать ногами. Зинаида в ужасе отшатнулась, увидев в метре от себя страшное изуродованное побоями лицо взрослого человека, рыдающего как ребёнок. Она вжалась в стену, сразу сообразив, в какое страшное место попала…

Куратор был недоволен работой своего агента. Прослушав сделанную на портативный магнитофон запись последнего разговора Красовской с Нефёдовым, он поморщился, его итак страшное лицо исказилось в ужасной гримасе.

– Я велел вам подробно выяснить, какое задание этот человек получил от своего начальника. Вы должны были также спровоцировать его на визит в известную квартиру. Вы не сделали ни того, ни другого. Почему?

– Он перестал мне доверять, даже ударил – пожаловалась Красовская, и в оправдание добавила: – Только на плёнке этого нет, так как сумку с магнитофоном я выронила, когда побежала за ним с танцплощадки.

– Эти детали меня не интересуют, – холодно произнёс одноглазый. – Я знаю только, что из-за того, что вы проболтались, сорвалась великолепно задуманная акция.

Мужчину вдруг осенила внезапная догадка. Его губы растянулись по диагонали в неком подобии улыбки:

– Послушайте, я кажется понял! Вы специально предупредили своего бывшего любовничка…

– Нет, я пыталась!

Но одноглдазый словно не слышал её.

– Что? Готовы к самопожертвованию ради любимого? Похвально, похвально. Всегда преклонялся перед жёнами декабристов, отправившимися на каторгу за своими мужьями. Только вы проделаете этот скорбный путь не «за», а «вместо».

– Нет, клянусь вам, нет! – в ужасе воскликнула Красовская, театрально заламывая руки. – Дайте мне ещё один шанс, и я с вашей помощью с удовольствием отомщу этому ублюдку. Ведь он бросил меня, растоптал, как грязную тряпку.

Красовская принялась изрыгать проклятия в адрес Нефёдова. Её куратор наблюдал за этой сценой со скучающим видом. Когда женщина выдохлась, он сообщил ей:

– Вы допустили грубейшую профессиональную ошибку. И я решил вас наказать… Да не дрожите вы так! О каторге речь пока не идёт, во всяком случае пока. Вы подвергнитесь временной профессиональной дисквалификации. Возвращайте домой и пакуйте чемоданы. Завтра ровно в одиннадцать за вами придёт машина. Отправитесь в деревню на перевоспитание. Поступите на свиноферму простой скотницей. На два года. Да не переживайте вы так, многие творческие люди уходили в народ за новыми впечатлениями. Вам, как актрисе это будет даже полезно.

– Но обо мне же забудут за такой срок! – с ужасом воскликнула Крассовская. – Для актрисы два года безработицы – профессиональной смерти подобно! Кому я буду нужна?

– Мне, – с нескрываемой издёвкой обнадёжил куратор, – кому же ещё. Любовник тебя бросил, Васька Красный скоро сопьётся, ему до тебя тоже дела нет. Кому ты нужна, кроме меня! Не только же благодаря им, твоя карьера росла, как на дрожжах. Мы заключили сделку. Условия тебе были известны. Пора заплатить по счёту.

Зинаида стала умолять одноглазого позволить ей поступить в какой-нибудь провинциальный театр, лишь бы поддерживать форму, а в кино она сниматься не станет. Или разрешить хотя бы вернуться домой в Архангельск. Но чекист оставался непреклонен.

– У тебя плохо со слухом? Я же сказал – скотницей на два года!

Отбросив хорошие манеры, он, наконец, выплеснул накопившееся раздражение на виновницу сорванной операции:

– В дерьме покопайся, поживи в бараке с пьянью, тогда научишься ценить моё доверие! Впрочем, могу предложить на выбор роль шалавы в лагерном мужском бараке.

– Нет, нет! Я согласна! – Зинаида поспешно закивала головой и опустилась на колени перед одноглазым.

– То-то, и учти: появишься раньше срока в Москве, пеняй на себя.

Когда её куратор ушёл, Красовская подошла к зеркалу. Опустила глаза, не в силах смотреть на своё унылое в разводах потёкшей туши лицо. На гримёрном столике, где только что сидел перечеркнувший ею судьбу мужчина, лежала салфетка. На ней губной помадой была нарисована трагическая театральная маска, по которой текли крупные слёзы.

Глава 20

Костяк особой группы Нефёдова составили 16 человек: шесть лётчиков, инженер по вооружению и авиамеханики. Борис взял с собой пожилого техника, которого с первого дня знакомства считал своим счастливым талисманом. Звали его все просто по имени – «Витей», хотя мужику шёл уже шестой десяток. Впрочем, гораздо чаще сослуживцы использовали при обращении к нему прозвище «Барахольщиков». У Вити имелась страстишка к «собирательству». Он не мог пройти мимо любой валяющейся на земле железки, будучи глубоко убеждённым, что «в хозяйстве всё сгодиться». Для хранения наиболее ценных «винтиков» на свой комбинезон запасливый мужик нашил множество дополнительных карманов.