Парадокс о европейце (сборник) - Николай Климонтович

Первый посетитель не заставил себя ждать. Это оказался не немец вовсе, а еврей в новом картузе, в белой с голубыми горошинами на миткалевой рубахе и при галстуке. Лет ему можно было дать от тридцати до пятидесяти, эта неопределенность возраста у многих здешних людей была следствием перенесенного голода.

– Можно садиться? – начал он и сел на табурет.

– Я вас слушаю.

– Несчастья начались, как я схоронил два года назад жену от холеры. Тогда пришел продотряд, сказал про продразверстку и трудгужповинность, солдаты съели корову, выпили весь колодец и забрали с собой единственную оставшуюся в живых дочь Цилю для красноармейских нужд… Ну, вот я и пошел в коммуну. Больше идти было некуда.

Он замолчал.

– Как вас зовут? – спросил Иозеф.

– Моисей.

– Чем могу быть полезен?

Еврей молчал.

– Могу я вам помочь? – повторил Иозеф.

– А чем мне поможешь, – отозвался, наконец, тот. – Мне уже ничем не поможешь. И никому уже совсем ничем не поможешь. Я так зашел, познакомиться… Нет, вы не думайте, я на власть не жалуюсь, – быстро добавил он уже в дверях. – Вон теперь и тюрьмы, говорят, отменили.

– Разве? – искренне удивился Иозеф.

– Теперь исправительные домзаки. Во как! – показал посетитель тощий гнутый палец.

И ушел.

Второй посетитель, однако, оказался деловым человеком.

– Миллер, – представился он, – инженер Миллер.

По-русски он говорил хорошо. Но, когда переходил на детали технические, предпочитал немецкие термины. Миллер сообщил, что в хозяйстве имеется деревянный насос, который стоял над мелким колодцем в барском, давно срубленном под топливо саду. Насос в былое время качал воду для полива яблонь. А энергия к нему поступала от ветряка. И поскольку теперь даже на огороды поливной воды не хватает, дождей мало, то на ручье, что течет по весне за домами, необходимо соорудить оросительную плотину. При строительстве не обойтись без шпунта. Конечно, община имеет немного бревен, которые видел, наверное, господин американец. Но их нечем пилить. А сделать шпунт можно бы из дубовых крестов, которые остались от прежнего режима и стоят в количестве несколько штук на кладбище. Но совет противится, и голос Иозефа очень мог бы быть в этом деле полезен…

Иозеф обещал подумать. На самом же деле он решил поговорить с Марксом, и случай представился: Маркс пригласил Иозефа к завтраку. Постелили белую скатерть во дворе за конторой, прямо на почти сгоревшей уже траве. Из канцелярии принесли горячего травяного чая. Хозяин достал из сумки кусок отверделой телятины, хлеб и раннюю зелень с огорода. Говорили о том, что в волости нарушают договоренность, не шлют керосина, но только чернила и постное масло. Дошло дело и до плотины.

– Знаю, Миллер был у вас, – сказал Маркс. Сказал так, что стало ясно – Миллера он недолюбливает. И теперь хотел выяснить, чью сторону в вопросе о сооружении плотины занимает Иозеф. – Ведь ни мельниц, ни плотин, ни каналов Миллер никогда не строил. Он инженер по автомобильным двигателям. Но под его фантастичный проект он требует снять с работ рабочих. И это сейчас!.. Как вы думаете?

– Дело он предлагает заманчивое, только ведь я тоже не мелиоратор. Но вода нужна.

– Всегда нужна, – сказал Миллер.

На том и кончился разговор. Но у Иозефа осталось ощущение, что нечто важное Миллер так и не решился произнести.

Дисциплинированные немцы дружно принялись. Миллер руководил стройкой. На одну сторону ручья свезли драгоценные бревна, набрали где-то хвороста, наносили соломы и песка. Основанием стали два массивных каменных надгробия и камни, принесенные от курганов. Неделю ручей напоминал, коли смотреть с холма, из конторы, серый муравейник. По двум берегам сначала возникли два конуса, потом они были разобраны и рассыпаны, и мелкий ручей оказался прочно перегорожен.

Случилось лишь одно происшествие: когда грузили надгробие, у одного из рабочих край камня выскользнул из рук и тяжело ударил его по ноге. Немец упал на землю, стал биться, из неглубокой раны на ноге сочилась кровь, а изо рта пошла пена. Кажется, это был эпилептический припадок от болевого шока. Иозеф, выбежав из конторы, крикнул, чтобы раненого крепче держали и смотрели, чтоб не прикусил себе язык. Через пару минут припадок кончился, раненый очнулся, он ничего не помнил, только крутил головой. Иозеф перевязал его, и уже на другой день рабочий вышел на работу со всеми…

До того никто в общине не знал, что Иозеф еще и врач, и авторитет его и вовсе взлетел да небес. На этой новой волне почтения Иозеф объявил Марксу, что должен ненадолго уехать. Жена на сносях, и он хотел бы присутствовать при родах. Миллеру он на всякий случай оставил свой харьковский адрес…

О том, что он уехал из коммуны как раз накануне ее разгрома, Иозеф узнал из письма Миллера. У того оказался хороший литературный слог. Он писал, что из волости нагрянули какие-то активисты, – он писал анархисты, – стали ходить по дворам, каждый день под вечер стучали палками в окна и гнали людей на собрание в контору, чтоб записываться в колхоз. Эти уполномоченные много ели и еще больше пили, потом уезжали, но через день-два появлялись новые. Одна из таких команд явилась в общину, разграбив перед этим соседнюю церковь. И главарь все поигрывал унизанным голубыми и зелеными глазами медным лампадником на цепочке.

А следом пришло письмо и от Фридриха Маркса. В официальных выражениях тот сообщал: совет единогласно постановил: он, Иозеф М. как сопредседатель кооператива должен похлопотать перед начальством, чтобы коммунарам в самые сжатые сроки было разрешено уехать обратно в Саксонию. И чтобы были оформлены соответствующие документы. В пакете содержался и полный список членов общины штундистов… Скорее всего, Саксония была для этих давних, чуть не потемкинских еще поселенцев, дальше Херсона нигде не бывавших, песенно-сказочной, фольклорно-фарфоровой страной. Как несбыточная обетованная Палестина – для живших неподалеку, тоже тесной общиной, хасидов, переселенных в степь из-под Бердичева.

– Вот вы показывали, – говорил Праведников в другой раз, – что, кроме тетки по фамилии Милатович, за границей у вас больше родственников нет. А разве Леопольд М., который проживает в Париже и входит в ряд эмигрантских антисоветских организаций, не приходится вам родным братом?

– Значит, Лео жив! – откликнулся Иозеф. – Добрую весть вы мне сообщили…

– То есть ни о нем самом, ни о его деятельности вы так вот ничего и не знали? У нас другие сведения. Вы не только знали о его местонахождении, но искали способ завести с ним контакт.

Иозефу пришлось взять паузу.

Он действительно пытался через балканских родственников дать Лео весточку. Письмо он отослал из польского посольства дипломатической почтой. Об этом никто не знал. Кроме Нины. И Бориса Мороховца. Но нет, Борис не мог… Кажется, обмолвился он и Соне.

Тогда, будучи в Москве в первый раз за пять лет по делам своего просроченного гражданства, Иозеф был у нее. И в ответ на расспросы отвечал, что все родственники потерялись – одни погибли, с другими нет связи. И что он через польского посла попытается разыскать хоть кого-то… Да, верно, он говорил с ней об этом.

Неожиданно Праведников переменил тему. Иозеф понял, что это ловушка, но, увы, не сразу.

– А вот еще вы говорили, что русский классик, обличитель мещанства, Антон Павлович Чехов, отнюдь не так велик, как о нем говорят.

Боже, кому и когда он это говорил? Впрочем, все возможно, да и не все ли теперь равно. Нет, вспомнил, был такой разговор на веранде на даче в Немчиновке: Нина читала девочкам вслух Каштанку. Но были только дети и жена. Нет, была и домработница Варя, подававшая им самовар…

– Не любите вы Россию, ох не любите. А советскую – так прямо ненавидите.

– А вы всё любви хотите? Но через силу мил не будешь…

– Россия, по-вашему, значит, темная, неученая?

– Беда не в том, что России медленно обучается. А в том, как быстро она забывает…

– Вы утверждали также, что Чехов не знал жизни ни крестьян, ни дворянства. – Праведников заглянул в шпаргалку. – Что ему удавались лишь типы спившихся актеров, недоучившихся студентов, врачей-неудачников, бездарных актрис и проституток? И что в последних, видать, он знал толк. – Праведников высокомерно, как на недоумка, взглянул на подследственного. – И, конечно, говорили вы, лучше всего он знал быт лавочников.

– Да, он был житель городской, отец его занимался, кажется, скобяной торговлей…

Как же могла полуграмотная Варя все это запомнить, думал Иозеф, видно, не так она была и проста…

– Он разно… – Праведников склонился к бумажке и прочитал по складам: – Он разно-чи-нец.

Боже, какие ж глупцы эти недоучки.

– И еще вы говорили, что среди откровенно слабых рассказов Чехова – а сильных вы у него насчитали всего три-четыре – есть и вовсе глупые.