Иван Ефремов. Книга 3. Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов

еще не достиг полного совершеннолетия, не стал андросом — тридцатилетним и все еще подчинялся мужской дисциплине, куда более жестокой, чем общественный режим свободных спартанок.

Два-три красивых сосуда, обилие звериных шкур — вот и все, чем мог украсить свое жилище скромный воин. Сегодня в доме появился бронзовый треножник старинной работы. Менедем предложил Таис сбросить длинную линостолию, поднял ее и усадил на треножник, как жрицу-прорицательницу или богиню. Удивленная афинянка подчинилась, любопытствуя, что будет дальше.

Спартанец принес из кухни горящих углей, всыпал в курильницы, и аромат драгоценных аравийских смол поднялся дымными столбиками по обе стороны Таис.

Менедем взял ее за руку, еще раз приложился губами к кольцу с треугольником и медленно опустился на колени, склонив голову. Он оставался в этой позе так долго, что Таис почувствовала неловкость и от торжественной его позы, и от неудобного положения на высоком треножнике. Она шевельнулась осторожно, боясь обидеть Менедема. Спартанец заговорил.

— Ты так умна и прекрасна! Я верю, что ты — не простая смертная. Благодарю тебя за божественную радость! Я не могу выразить свое великое счастье, язык и ум не повинуются мне, но даже во сне я вижу ласковую улыбку Афродиты, Мне нечего отдать тебе, кроме своей жизни, так мало — жизнь воина, предназначенного смерти.

— О, ты лучше всех для меня, мой Сотер (спаситель). Радуюсь под крылом твоей силы и люблю тебя. — Таис наклонилась к спартанцу, положив обе руки на его кудрявую голову. — Встань скорее!

Менедем поднял глаза, и Таис ощутила в них нежную силу беззаветной любви, восхищения и радости, как оглушительный и беззвучный крик, исторгнувшийся из глубины чистой и мужественной души. Смущенная чувством Менедема, счастливая и встревоженная великой ответственностью за возлюбленного, для которого она стала и богиней, и глазами жизни, афинянка постаралась весельем отогнать тревогу.

— Так лови меня, милый! — Таис спрыгнула с треножника на руки коленопреклоненного лаконца…

В месяце мунихионе в Египте дни становились теплыми и тянулись долго — до вечерней прохлады. Но день встречи Таис и Менедема показался столь коротким, что Менедем едва успел собраться на ночную стражу в Стратопедоне.

— Я дойду одна, — твердила афинянка, торопливо закутываясь в свою столу, — я не боюсь людей.

Менедем упрямо схватил ее, посадил на плечо и побежал вниз к набережной, нанял лодочника и велел отвезти к северному концу города. Лишь после того он понесся в лагерь. Неутомимый бегун поспевал вовремя.

Таис, усталая и почему-то грустная, сидела в лодке, глядя на прозрачную и прохладную воду — в это время года Нил был особенно чистым. Может быть, грусть навеяли слова Менедема о предчувствии их близкой разлуки? Голос воина был глух и печален, когда он рассказал Таис о письме, полученном Эоситеем от царя Агиса, в котором тот призывал его назад, в Спарту. Приход македонского царя Александра в Египет и покорение им этой страны неизбежны. Бессмысленно кучке спартанцев сопротивляться победителю персов. Отпадала и надобность в дальнейшем пребывании в Египте. Фараон — слуга жрецов — отправился в Элефантину, а его казначей уже намекал Эоситею, что выплата денег скоро прекратится. Сатрап Дария тоже не давал никаких повелений. Страна сейчас в руках жрецов.

— И ты должен уехать со своими? — испугалась Таис.

— Неизбежно. Но как я могу расстаться с тобой? Лучше чаша конейона…[229]

Таис положила палец на губы воина.

— Не говори так. Хочешь, я поеду с тобой? Вернусь в Элладу?

— Это выше всего, о чем я могу мечтать. Но…

— Но что же? — подогнала Таис замявшегося спартанца.

— Если бы я возвратился домой после оконченной войны. А то… только никому не скажи об этом, мне думается, будет война.

— Против эллинского союза и Александра?

— Против кого же еще?

— Вы, спартанцы, отчаянно смелы и тупо упрямы. Кончите плохо. Но ты можешь остаться здесь, со мной?

— Кем? Конюхом Салмаах? Или плести венки?

— Зачем так жестоко. Подумаем, найдем выход. Еще есть время. Эоситей поплывет не скоро?

— Но раньше прихода Александра.

— Как жаль, что ты не можешь прийти к Александру.

— А, ты понимаешь. Да, будучи спартанцем, которых он не любит, даже отверг имя Спарты на трофее…

— Это преодолимо. Он мой друг.

— Твой друг?! Да, конечно же я забыл про Птолемея. Но я должен быть со своими, в славе или смерти одинаково.

— Я знаю. Потому и не думаю, что ты пойдешь на службу к македонцам.

Пытаясь что-нибудь сообразить для Менедема, Таис отвергала одну придумку за другой и не могла найти решения. Наверное, от бессилия грусть все сильнее одолевала ее на коротком пути до ее дома. Как только Таис появилась среди персидских яблонь своего садика, Гесиона бросилась к ней с радостным воплем, и она обняла фиванку, как сестру. Прибежала и Клонария, ревниво поглядывая на «рожденную змеей» и стараясь оттеснить ее от хозяйки.

Без промедления они заставили Таис улечься на жесткую скамью для массажа. Обе девушки принялись хлопотать, укоряя гетеру, что она запустила свое тело и прическу. Проводя ладонью по пушку отросших волосков под руками и животом, Клонария ворчала, что госпожа стала похожа на париэру — бывшую жрицу, — намекая на Гесиону, и что постыдно в таком виде являться перед людьми.

— Теперь придется возиться всю ночь, чтобы привести тело госпожи в должный вид, — говорила рабыня, умело орудуя бронзовыми щипчиками и губкой, смоченной настойкой корня брионии, уничтожающей волосы и восстанавливающей гладкость кожи. Гесиона в это время подготовляла ароматную жидкость с любимым запахом Таис — ирисом и нейроном. Тонкоперистые листья нейрона с их острым запахом горьковатой свежести здесь, в Египте, можно было доставать в изобилии. В Элладе же они распускались только на короткое время в месяце элафеболионе.

Превращение Таис в гладкую как статуя и душистую жрицу Афродиты прервалось приездом ликующей Эгесихоры. Лакедемонянка стала целовать подругу, но ее кони ждали проездки, и она умчалась, пообещав прийти ночевать.

Пламя люкносов[230], притушенное пластинками желтого оникса, освещало спальню слабым золотистым мерцанием. У ложа горел ночник, и четкий профиль Таис на фоне его света казался Эгесихоре вырезанным из темного камня. Огоньки бегали в огромных глазах афинянки, придавая ей необычное выражение хищной силы. Она подняла высоко руку, и блеснувшее кольцо привлекло внимание спартанки.

— Ты носишь его недавно. Чей дар, скажи? — сказала Эгесихора, разглядывая резной камень.

— Не дар, а знак! — возразила Таис.

Спартанка насмешливо фыркнула:

— Мы все носили такие знаки аулетридами. Было удобно. Перевернешь вершиной треугольника от себя — всякий понимает — занята. Вершиной к себе — готова отдаться. Правда, кольца были бронзовые