Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого - Хелен Плакроуз

улучшить ситуацию. Хотя исследователи мужчин и маскулинности в основном мужчины, они используют феминистские методы. Научный журнал «Мужчины и маскулинность», основанный Майклом Киммелом, автором книги «Мужская политика: ответ мужчины-профеминиста мифопоэтическому мужскому движению», служит прекрасным тому доказательством[377]. Попросту невозможно представить, чтобы в рамках гендерных исследований мужчины или маскулинность изучались через какую-либо другую призму, кроме феминизма. Это не особенно удивляет, поскольку полностью согласуется с Теорией. Мужчины, говорящие от своего имени, говорили бы с позиции власти, производя дискурс власти, равно как и женщины, говорящие от имени мужчин, производили бы дискурс, уже наделенный властью. И то и другое – недопустимо.

Исследования мужчин и маскулинности часто обращаются к концепции «гегемонной маскулинности», разработанной австралийским Теоретиком гендера Рэйвин Коннелл (также публиковавшейся под именами Роберт и Боб)[378]. Гегемонная маскулинность обозначает преобладающие формы маскулинности, которые, как считается, поддерживают превосходство мужчин над женщинами и закрепляют агрессивные и соревновательные проявления маскулинности, социально навязываемые гегемонными – господствующими и властными – дискурсами, описывающими, что значит быть «настоящим мужчиной». Гегемонная маскулинность связана с концепцией «токсичной маскулинности», разработанной Терри Куперсом в рамках его исследования дискурсов о маскулинности, возникающей в тюремной обстановке и определяемой им как «совокупность социально регрессивных мужских черт, способствующих доминированию, обесцениванию женщин, гомофобии и беспричинному насилию»[379]. Эта противоречивая концепция оказалась весьма полезной для применения Теории к якобы насущным вопросам: почему американское общество избрало президентом хамоватого Дональда Трампа[380] и почему «традиционная маскулинность» должна рассматриваться Американской психологической ассоциацией как психологическое заболевание, как это предлагается в ее «Руководстве по практической психологии при работе с мужчинами и мальчиками»[381] от 2018 года. Есть подозрение, что Мишель Фуко переворачивается в гробу из-за всего происходящего.

Хотя некоторые исследователи – например, Нэнси Дауд в «Мужском вопросе» (2010)[382] – пытались показать неоднозначность связи маскулинности с мизогинией, доминированием и насилием, интерсекционализм, как правило, прощает грехи только тем мужчинам, у которых тоже есть какая-нибудь форма маргинализированной идентичности. Например, понятие «инклюзивной маскулинности», разработанное Эриком Андерсоном в середине 2000-х, пользовалось огромной популярностью благодаря своему акценту на гомосексуальности и феминизме (пока не выяснилось, что Андерсон не согласен с методами Теории и предпочитает более строгий эмпирический подход, в результате чего его работа тут же была проблематизирована)[383]. Следовательно, проблемы, с которыми сталкиваются мужчины, изучались крайне мало просто потому, что это проблемы мужчин и они не входят в список санкционированных Теорией вопросов феминизма, расы и сексуальности.

Итоги сдвига

Итак, доминирующая форма феминизма в рамках гендерных исследований – интерсекциональный феминизм, опирающийся на критическую расовую, квир– и постколониальную Теории. По мере развития Теории и вследствие прикладного постмодернистского поворота гендерные исследования быстро отошли от своих истоков в «женских исследованиях» и в материалистическом анализе. В результате этого сдвига к 2006 году в рамках гендерных исследований феминизм начал опираться на четыре основных постулата.

1. Гендер играет важную роль в конструировании власти в обществе.

2. Гендер – социальный конструкт.

3. Гендерные структуры власти обеспечивают мужчинам привилегированное положение.

4. Гендер объединен с другими формами идентичности, и это должно быть признано; а знание относительно и привязано к идентичности.

К началу 2000-х феминизм был почти полностью поглощен гендерными исследованиями, впитавшими в себя как постмодернистский принцип знания – объективное знание недостижимо, так и постмодернистский политический принцип – общество структурируется системами власти и привилегий. Кроме того, гендерные исследования по большей части отреклись от своих радикальных и материалистических академических корней, а также либерального активизма, заменив их постмодернистским размыванием категорий и культурным релятивизмом – неизбежное следствие ставки на интерсекциональность и квир-Теорию. Поскольку гендерные исследования преимущественно анализируют дискурс, пристальное внимание уделяется языку. Фокус на групповой идентичности и интерсекциональной позиционной теории, составляющих сегодня основу мышления социальной справедливости, не оставляет места для универсальности и индивидуальности. Девизом гендерных исследований могла бы стать фраза: не бывает просто женщины[384].

Эта аналитическая схема принесла определенные плоды. Она усложнила незамысловатые метанарративы радикальных и материалистических феминисток, согласно которым женщины выступали в качестве угнетенного класса, а мужчины – угнетающего, осознав, что власть не работает настолько простым и сознательно бинарным образом. Это открыло дорогу более детальному анализу. Особенную пользу отсюда удалось извлечь афроамериканским феминисткам, сумевшим показать, что они сталкиваются с совершенно другими стереотипами и препятствиями, нежели белые американские феминистки, и включить эти стереотипы в феминистскую академическую мысль. Кроме того, гендер как объект исследования превратился в нечто более сложное, чем роли, навязанные мужчинам и женщинам патриархатом, включив в себя предрассудки и дискриминацию, с которыми сталкиваются трансгендерные мужчины и женщины. Тем не менее поворот в сторону интерсекциональности также повлек за собой существенные проблемы. Допущение, что гендерный дисбаланс лежит в основе всех взаимодействий между людьми, которые воспринимаются как представители доминирующего и маргинализированного гендеров, – причем этот дисбаланс всегда в пользу маскулинности, – сильно ограничивает возможность проведения строгих научных исследований пола и гендера. Существующая аналитическая схема не допускает возможности ситуации, в которой дисбаланса гендерной власти не существует или он не в пользу мужчин. Хотя часто доказывается, что «патриархат вредит и мужчинам», просто невозможно утверждать, что мужское доминирование не является фактором любой отдельно взятой формы неравенства. Равно как невозможно утверждать, что мужчины как пол могут быть подвержены систематическому ущемлению по причине чего-либо, кроме как непреднамеренных последствий собственного доминирования – социального престижа интерсекционального феминизма, к примеру, или отсутствия сравнимого по популярности движения, которое занималось бы проблемами мужчин.

Серьезные вопросы вызывает также допущение, что все гендерные различия могут быть объяснены социальным конструктивизмом. По причине централизации социально-конструктивистского понимания гендера, заимствованного из радикального феминизма и квир-Теории, биологические обоснования того, почему мужчины и женщины в среднем принимают разные жизненные решения, проявляют разные черты характера, интересуются разными вещами или демонстрируют разное сексуальное поведение, не могут быть включены в интерсекциональный феминистский анализ. Поскольку есть множество доказательств существования подобных различий[385], равно как и того, что их становится только больше, когда женщины получают возможность принимать решения самостоятельно[386], – удивительно, если бы мы были единственными приматами, у которых нет таких различий, – все это также ограничивает возможность проведения научно строгой и значимой академической работы в рамках гендерных исследований, одновременно подрывая доверие к любой предшествующей аналогичной работе в этой области.

Наконец, попытка всецело подчинить гендерный анализ интерсекциональности, сфокусировать безграничное внимание на незамысловатой концепции социетальной привилегированности, уходящей корнями в идентичность (а не в экономику), а также приспособить для своих нужд элементы квир– и критической расовой Теорий, приводит к крайне сумбурному, Теоретическому и абстрактному анализу, который вряд ли (если вообще) способен вылиться хоть во что-нибудь, кроме чрезмерно упрощенного представления, что