Тайна семьи Вейн. Второй выстрел - Энтони Беркли

Несомненно, было бы преувеличением утверждать, что он злоупотребил доверием инспектора. Тем не менее без всякого преувеличения можно было сказать, что он как минимум не уделял должного внимания соблюдению необходимой при расследовании конфиденциальности. Так, в вечернем телефонном разговоре с редактором «Курьера» (этим великим человеком!) он, хоть и закончил свой опус стандартной обезличенной фразой «следите за дальнейшим развитием событий, так как дело может принять новый оборот каждую минуту», тем не менее не удержался от искушения и намекнул, что пресловутый новый оборот дела – целиком и полностью заслуга корреспондента «Курьера», который, исключительно благодаря собственному уму и проницательности, в процессе расследования по всем статьям превзошел своего соперника в лице представителя официальных органов расследования и без чьей-либо помощи вывел на чистую воду опасного преступника, неоднократно сидевшего в тюрьме, скрывавшегося под чужим именем и имевшего весьма серьезные мотивы, чтобы расправиться со своей жертвой. Равным образом он не забыл упомянуть, что арест выявленного им подозреваемого произойдет на следующий день, хотя и по другому обвинению. Нечего и говорить, что «Курьер» опубликовал подкорректированную именно в этом ключе версию статьи, дабы подчеркнуть высочайшую степень компетентности своих корреспондентов и поднять тем самым престиж издания на еще большую высоту.

Роджер пролистал свежий номер «Курьера», взятый у покойного Медоуза, и снова поежился. Разумеется, Медоуз, прочитавший статью и в особенности маленькую заметку редактора, восхвалявшего дедуктивные способности своего специального корреспондента, не мог не прийти к выводу, что его игра проиграна. Любой другой, возможно, не уделил бы заметке повышенного внимания, но в данном случае решающую роль сыграла личная заинтересованность, которая помогла Медоузу осознать истинное положение дел. Так что Роджер стал настраиваться на неприятное объяснение с инспектором. Последний, быть может, не станет чрезмерно драматизировать факт появления статьи и редакторской заметки и даже, возможно, выслушает объяснения Роджера с пониманием, но все равно сложившиеся между ними отношения, которые хотя бы отчасти можно было назвать доверительными, обязательно претерпят необратимые изменения в худшую сторону.

Обдумав все это, Роджер принялся сочинять редактору «Курьера» письмо, в котором хотел продемонстрировать подлинную и неприкрашенную природу своих чувств по отношению к этому великому человеку.

Роджер находился примерно на середине мысленного текста, наполненного саркастическими и даже откровенно злобными замечаниями, когда дверь отворилась и инспектор с доктором снова появились на месте происшествия.

– Да, – произнес инспектор, входя, – я обязательно обговорю все это с коронером, доктор. И полагаю, заседание жюри состоится завтра в десять часов утра (сомневаюсь, что удастся собрать нужных людей раньше указанного времени), так что в одиннадцать вы скорее всего уже освободитесь.

– Боюсь, инспектор, мистер Симпсон, наш коронер, покажется вам чрезмерно придирчивым человеком, – произнес доктор с сомнением в голосе. – Он, как и многие люди маленького роста, исполнен осознания собственной значимости и важности.

– Но я же не собираюсь наступать ему на ноги, – рассмеялся инспектор. – Более того, я привык иметь дело с амбициозными коронерами и знаю, как с ними разговаривать. Так что не беспокойтесь. Обещаю, что после разговора со мной он назначит заседание жюри на десять часов утра. Кстати, вы сможете в самое ближайшее время связаться с тем джентльменом из Сэндси, о котором упоминали?

Доктор согласно кивнул:

– Смогу. Но для этого мне нужно разрешение коронера.

– Лично прослежу, чтобы вы его получили, – уверенно сказал инспектор. – Господи, похоже, сегодня мне предстоит трудный день. Я уже не говорю о том, что мне придется переслать кое-какие вещи сэру Генри Гриффену для анализа. Черт бы побрал этого преподобного Сэмюеля Медоуза! Ну за что мне все эти напасти?

– Значит, все-таки самоубийство? – поторопился подключиться к разговору Роджер, которому не терпелось узнать результаты первоначального осмотра. – Он действительно принял яд?

Доктор Янг неодобрительно посмотрел на Роджера, поскольку посчитал его вопрос преждевременным, а потому недостаточно тактичным.

– Трудно сказать. Чтобы установить причину смерти, необходимо сделать вскрытие. Сейчас могу утверждать только одно: видимых признаков апоплексического удара не обнаружено, равно как и следов каких-либо физических травм. Но вот сердечный приступ вполне мог иметь место. Так что сказать что-либо определенное пока не представляется возможным.

– Для этого вам придется ждать заседания жюри, мистер Шерингэм, – сухо произнес инспектор, хотя в его глазах и поблескивали веселые искорки. – Будьте осторожны в своих высказываниях, доктор, – добавил инспектор, обращаясь к Янгу. – Этот джентльмен – журналист, а они в своем большинстве крайне несдержанные люди и не умеют держать язык за зубами. Причем мистер Шерингэм в этом плане – один из худших.

– Что верно, то верно, – произнес Роджер, испытавший немалое облегчение при мысли, что инспектор, похоже, воспринял его промах с иронией. – Я действительно виноват перед вами, инспектор. И хотя я могу все объяснить, понимаю, что рассчитывать на ваше прощение мне не приходится. Тем не менее я все равно хотел бы поговорить с вами по этому поводу, поэтому прошу уделить мне не более четверти часа. Когда вам будет удобно, разумеется. – Затем Роджер повернулся к доктору: – Выходит, он мог умереть либо от апоплексического удара, либо от сердечного приступа, либо от яда? И это все?

– Да. Ничего другого после предварительного осмотра сказать не могу, – осторожно произнес доктор.

– А вы имеете хоть какое-то представление относительно того, какой яд использовался?

– В данный момент я даже не знаю, использовался ли яд вообще.

Роджер печально посмотрел на собеседника. Сколько всего интересного он мог бы сейчас узнать, но с ним, похоже, никто откровенничать не собирается. Впервые за все время расследования Роджер не знал, какой вопрос задать.

– Полагаю, доктор, вам уже пора отправляться по делам, не так ли? – вмешался инспектор, решив эту проблему за Роджера. – Что же касается вас, мистер Шерингэм, то вам, боюсь, придется покинуть это место. Мы собираемся закрыть гостиную на ключ, после чего войти в нее будет можно только по моему разрешению.

– Все ясно, инспектор, – обреченно пробормотал Роджер и обвел рукой помещение. – Насколько я понимаю, если при вскрытии обнаружат яд, все находящиеся здесь вещи, имеющие отношение к покойному, будут переданы в лабораторию для анализа, не так ли? Между прочим, вон там, у стула, лежит трубка, которую покойный, возможно, курил перед смертью… Кстати, доктор, если вы собираетесь уходить, я был бы не прочь составить вам компанию. Не возражаете?

Доктор промолчал, умело скрыв свою радость при этом известии.

Когда они уходили, инспектор смотрел им вслед, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. И если разобраться, у него имелись на это причины. Роджер, к примеру, все сегодняшнее утро носился по жаре, высунув язык, но никакой информации так и не раздобыл. Вот и сейчас он преодолел полмили в компании доктора, пытаясь всеми возможными способами выкачать из него хоть какие-нибудь сведения. Но то ли доктору было нечего ему сообщить, то ли выкачивающее устройство у Роджера сломалось, но как бы то ни было истина продолжала скрываться от него, и все его усилия выманить ее из укрытия не увенчались успехом.

Короче говоря, он вернулся в гостиницу в весьма мрачном расположении духа, и неожиданное появление в общей гостиной Энтони оказалось для него приятным сюрпризом. Поскольку он получил, наконец, возможность высказать все, что накипело у него на душе. Так что последующие два часа Роджер, уведя кузена на берег и усадив на обломок скалы, рассказывал благодарной аудитории в его лице о событиях дня и о том, какие новые теории родились у него в голове.

Глава 20

Яды и трубки

Роджер так и не увидел инспектора до самого ужина. Морсби вернулся в гостиницу уставший и не склонный к каким-либо разговорам, хотя изредка обращался к Роджеру с пропитанными мягким сарказмом ремарками, свидетельствовавшими о том, что прежнего доверия к своему коллеге-любителю он уже не испытывает. Впрочем, инспектор определенно не питал по отношению к нему и какого-либо сильного негативного чувства. Скорее, он походил на человека, лишившегося кое-каких иллюзий, и, похоже, в казусе с газетной статьей больше винил самого себя, нежели кого-либо еще – за то, что имел глупость довериться какому-то журналисту. Правда, он достаточно благосклонно выслушал объяснения Роджера и принесенные им извинения, но своего мнения не изменил и ни единого слова, касавшегося дела о смерти преподобного Сэмюеля, не произнес.