Кыш, пернатые! - Александр Гриневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летел над ледником. Никакого движения – ни на земле ни в воздухе.
Потерял.
И не хотел в это поверить. Давил в себе желание лететь дальше, перевалить через следующий хребет, искать там. Что-то удерживало. Кружил над ледником, всматривался.
Вон там, среди камней! У самого обрыва. Или показалось?
Падал вниз камнем, ветер выбивал слёзы из глаз.
Раскинул крылья, опёрся о неподатливый воздух, затормозил у самой земли.
Да!
Кто это?
Смотрел оторопело. Нога подвернулась – не заметил камень – упал на колено, боли не почувствовал.
Прислонившись спиной к скальному выступу, разведя чёрные крылья в стороны, сидела женщина.
Широкое загорелое лицо, нос пуговкой, суженные глаза под прямыми бровями на круглом лице… Монголка! Волосы иссиня-чёрные, под цвет крыльев, разделены пробором на две тонкие косицы – вон одна змейкой стекает с плеча на грудь. Большие, налитые тяжестью, с крупными чуть сморщенными тёмно-коричневыми сосками груди, свисали вниз, к складкам на животе. И всё её тело словно прожарено на солнце, овеяно степным ветром. Не поймёшь, сколько ей лет – может, двадцать, а может, и все сорок. Хотя вряд ли двадцать… Вон грудь какая, как у рожавшей.
Женщина спокойно смотрела на него. Сидела, вытянув ноги, опираясь на раскинутые в сторону крылья. Какая-то тряпка, заменяющая юбку, высоко задралась, обнажая загорелую мускулистую ногу. Не выказывала ни удивления, ни тревоги. Просто смотрела.
Надо что-то сказать!
Сел в стороне на камень, прикрылся крылом, только сейчас сообразив, что голый и все «достоинства» наружу.
– Здравствуйте! – внятно выговорить не вышло – в горле что-то булькало и клокотало.
Молчит.
О чём спросить? В голове пусто до звона.
– Вы здесь одна? – выжал из себя.
Произнесла какую-то длинную фразу на непонятном гортанном языке.
– Понятно… диалога у нас не получится. – И в первый раз улыбнулся, широко, открыто.
Улыбнулась в ответ. Показалось, что застенчиво, только чуть-чуть… уголками тонких губ.
Но было уже не важно. Главное, что улыбнулась. И радостью полыхнуло в душе – он уже не один! Как и что будет дальше – не важно. Смотрел на неё и не мог согнать улыбку с лица. Хотелось говорить, рассказывать. Пусть она не понимает, главное, чтобы слушала и улыбалась, была рядом.
– Меня Валентином зовут. Валя. Мы из Москвы. Точнее, я из Москвы… Россия!
Произнесла что-то непонятное. Потом медленно, по слогам:
– Ма-ска.
– Да! Да! – радостно закивал головой.
Припекало солнце. Хотелось пить. Молчали.
Он старался не смотреть на неё, смотрел в долину, которая таяла в дымке, высыхая после ночного дождя. Навалилась усталость, хотелось закрыть глаза и уснуть, но только чтобы она была рядом. Он не один, он нашел – теперь о нём позаботятся. Вот только её голая грудь притягивала взгляд. Старался не смотреть, но… Нет, не эротическая подоплёка… что-то иное заставляло радоваться и восхищаться – не мог сформулировать для себя, но что-то очень важное…
Она неожиданно встала. Подошла к краю, обернулась, посмотрела на него. Увидев, что вскочил вслед за ней, улыбнулась. Согнув ноги в коленях, сильно оттолкнулась от скалы, расправила крылья и полетела. Он, не раздумывая, ринулся следом.
Сейчас ему было всё равно, куда лететь. Куда угодно, лишь бы не остаться опять одному. Как ветром выдуло мысли о том, что хотел сдаться на пограничном посту. Появилась надежда. Пока ещё не понятно – на что? Не важно! Не думать, просто следовать за ней.
Вдоль подножья ледника, за пологий хребет, который громадными ступенями сползал в степь… и открылась небольшая долина. Внизу тонкой ниткой бежала накатанная дорога, упиралась в разбросанные в беспорядке дома – нет, не дома это, юрты, похожие сверху на серые тюбетейки, брошенные среди зелёной травы. Вдали, по дороге, пылил грузовик. Отара овец серым пятном растеклась у подножья горы. Пастух на лошади в отдалении.
Заложила крутой вираж, пошла на снижение.
Приземлились на пологом склоне среди низкорослых кустов, усыпанных фиолетовыми цветами. Стояли рядом, по пояс утопая в этих цветах, смотрели вниз, в долину. Она показывала ему, словно предлагала сделать свой выбор – принять или отказаться. Он завороженно смотрел, вбирал открывшийся перед ним мир.
Юрты стояли широко. Между ними – на скорую руку сделанные навесы и загоны для скота. В одном – сбились грудой овцы, другой – пустой. Лошади стоят в стороне, понуро опустив головы. Под большим навесом – длинный стол, лавочки по бокам. Печь, необычно пузатая, выпускает в небо тонкую струйку дыма, женщина рядом, на корточках. Люди возле юрт копошатся, каждый занят своим делом. Вон – крылатый, вон – ещё… Они вместе! А это что между юртами? Загончик небольшой… Да это же качели! Дети! Господи, там дети… Сколько их?.. Восемь. Нет, вон ещё один. Девять. Из них четверо – крылатых! Ходят неуклюже, вперевалку – крылья мешают. Тётка в пёстром халате на земле сидит. Это же детский сад! Интересно, как же их на земле удерживают? Они же разлетятся!..
Женщина произнесла что-то гортанное, запрокинула лицо к небу, ему показывает.
Двое крылатых в воздухе. Приближаются. Летят друг за другом. И уже рассмотреть можно – женщина впереди, мужчина следом. И она вдруг вниз, резко, камнем, а он за ней; она на вираже выправилась, ушла в сторону, он не отстаёт – следом – догнать пытается. Да они же играют! Точно играют!
Крылатые пронеслись мимо, не обращая на них внимания, а может, не заметив, ушли ввысь, в синее яркое небо, ещё немного – и превратятся в черные точки, а там и пропадут в этой бездонной синеве.
Глава двадцать четвертая
В середине мая в Москве неожиданно похолодало и выпал снег. Валил с неба крупными мокрыми хлопьями, покрывая уже пробившуюся молодую листву, тяжело ложился на траву, таял и ложился снова. Тротуары, мостовые, лавочки, козырьки над подъездами обросли снежным покровом. Ветви деревьев в Лосином острове гнулись под его тяжестью. И было на удивление тихо. Казалось, можно слышать, как падает снег, чувствовать запах свежести, запах зимы.
В снежной замети, через железнодорожные пути шёл человек. Ссутуленные плечи, длинный чёрный плащ… среди падающего в темноте снега подробностей не разобрать.
Через дыру в заборе, вышел в Ростокино, на пустынные ночные улицы, засыпанные нетронутым белым. Шел по проезжей части от фонаря к фонарю, и издали казалось, что протискивается, раздвигает, пытается выбраться из снежной кисеи, укутавшей
