Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Первые два часа после приезда были для меня сущей мукой. Ни Хью Монтегю, ни его невесты не было дома — меня принимали именитый шекспировед и его супруга Мэйзи. Они терпели меня, а я мучился. Он был гарвардским профессором ныне не существующего типа. Выдающаяся личность доктора Гардинера как бы состояла из нескольких ярусов. И этим ярусам, как помощникам по нисходящей, поручалось участвовать в разговоре. Мы беседовали об игре футбольных команд Йеля и Гарварда в прошлом сезоне, затем — в какой категории я играю в американский теннис — сквош (а я играл в группе Б), затем о моем отце, которого доктор Гардинер в последний раз видел с мистером Даллесом в Вашингтоне, на приеме в саду.

— Выглядел он действительно прекрасно, правда, это было в прошлом году.

— Дассэр. Он до сих пор хорошо выглядит.

— Молодец.

Будучи теннисистом, доктор Гардинер не позволит вновь прибывшему размяться. Он отошлет твой отбитый мяч без задних мыслей назад через всю площадку — беги за ним.

Не лучше была и Мэйзи. Она рассказала, что в мае хочет разбить цветник, и долго, нудно, хотя и сладким голоском, изъяснялась насчет того, сколь непредсказуема весной погода в Мэне. Она перечислила гибриды, которые собирается посадить, а когда я упомянул про дикие цветы, которые появляются в июне и июле, она потеряла ко мне всякий интерес. Паузы в разговоре затягивались, превращаясь в долгое молчание. В отчаянии я попытался переключиться на сильную сторону доктора Гардинера. И принялся разглагольствовать о творчестве Эрнеста Хемингуэя (я писал сочинение на эту тему, за которое получил пятерку). Намеренная ирония, пронизывающая его последние работы, сказал я, объясняется тем, что он находился под огромным влиянием «Короля Лира», особенно реплики Кента, и я процитировал из четвертой сцены первого акта:

— «Вот мой род занятий: быть самим собой… Любить того, кто честен. Знаться с тем, кто рассудителен и мало говорит. Считаться с общим мнением. Драться, когда нет другого выхода, и не есть рыбы»[10]. — Я только собирался добавить: «Я умею хранить тайны, ездить верхом, рассказывать с грехом пополам затейливые истории и точно исполнять поручения, когда они несложны», но доктор Гардинер сказал:

— Какой смысл заниматься подражательством!

Воцарилось молчание. Через какое-то время, уже в сумерках, вернулись Киттредж и Хью Монтегю. Они занимались альпинизмом — погода на Пасху стояла очень холодная, — взбирались по ледяным откосам Бодучей горы. Отличное занятие, заверила меня Киттредж, а сама выглядела как на Рождество — с раскрасневшимися от мороза щеками.

Она была прелестна по любым меркам, какие в моем представлении применимы к женщине. Ее черные волосы были коротко острижены, как у мальчика, она была в брюках и ветровке, но выглядела самой красивой женщиной на свете. Казалось, она сошла с одного из викторианских портретов своего отца: такая же белокожая и прелестная, как изображенные там ангелочки. Только сейчас, после занятия альпинизмом, краски у Киттредж были яркие и на щеках горел румянец, как дикие красные ягоды на заснеженном поле.

— Как чудесно познакомиться с вами. Ведь мы родня. Вы это знали? — спросила она.

— Пожалуй, знал.

— Вчера вечером я это проверила. Мы троюродные брат и сестра. Словом, не близкая родня, но и не чужие.

Она рассмеялась и так на меня посмотрела (взгляд ее говорил, что ей, безусловно, нравится этот приятный мужчина моложе ее), — словом, Хью Монтегю заволновался. В ту пору я почти не знал, что такое ревность, но почувствовал, как ею пахнуло в воздухе.

— Ну и должна вам сказать, — продолжала она, — пока Хью тащил меня вверх по этой страшной стене, я все твердила, что ни за что не выйду за него замуж, пока он не пообещает никогда больше этого не делать, и тут он мне говорит: «Вы с Гарри Хаббардом из одной команды». Словом, он нас обоих вычеркнул из участников своих сомнительных занятий.

— Вообще-то она немного лучше тебя, Гарри, — сказал Хью Монтегю. — Но и она безнадежна.

— Очень надеюсь, что это так, — заметила Мэйзи Гардинер. — Дурацкая затея рисковать своей шеей, лазая по льду.

— А мне это понравилось, — сказала Киттредж. — В качестве единственного оправдания своему пристрастию Хью сказал: «Лед предаст тебя только раз». Ну и муж у меня будет!

— Надежный, — сказал Хью.

При одном упоминании, что дочь выходит замуж, Родмен Ноулз Гардинер зашелся кашлем. А Киттредж произнесла:

— По-моему, папа считает меня Дездемоной.

— Я что-то не вижу себя ни черным, ни женатым на собственной дочери, — возразил ее отец. — У тебя извращенная логика, дорогая.

Киттредж переменила тему.

— А альпинизмом вы когда-нибудь занимались? — спросила она меня. И когда я отрицательно покачал головой, сказала: — Это примерно такой же кошмар, как и тренировки на Ферме, когда тебя заставляют выскочить из земляного окопа и взобраться по забору из сетки за то время, пока луч вращающегося прожектора не осветил участок. — Она умолкла, но не из предосторожности, а скорее прикидывая, когда меня к этому допустят. — Вы, наверное, займетесь этим примерно через год. Сетка, через которую надо перелезать, скопирована с Гроссе-Ульнер в Восточной Германии…

Хью Монтегю раздвинул губы в отнюдь не веселой улыбке.

— Киттредж, не практикуйся в неосторожности — у тебя другая профессия.

— Да, — сказала Киттредж. — Но ведь я дома. И я хочу разговаривать. Мы не в Вашингтоне, и мне надоело ходить с одного коктейля на другой, вести пустую болтовню и изображать из себя мелкого клерка в министерстве финансов. «О-о, — говорят тебе, — и какими же документами вы занимаетесь?» — «Кучей всякого всего, — отвечаю я. — Статистикой». Мои собеседники знают, что я лгу. Я же явно психшпионка. Это выпирает наружу.

— Наружу выпирает то, как ты испорчена, — заметил ее жених.

— Как же я могу быть не испорченной? Я ведь единственное дитя, — сказала Киттредж. — А вы испорчены? — спросила она меня.

— Наполовину, — сказал я, и, поскольку никто не отреагировал, пришлось пуститься в объяснения.

Киттредж, казалось, с интересом слушала.

— Да нет, вы вконец испорчены, — сказала она, — у вас же переизбыток призраков. — И она приподняла дивную белую руку, словно изображая церемониймейстера на многолюдном благотворительном балу. — Но я всем обещала не заниматься теоретизированием в этот уик-энд. Есть люди, которые слишком много пьют, а я слишком много теоретизирую. Как ты думаешь, это болезнь, Хью?

— Предпочтительнее пьянства, — заметил он.

— Я расскажу вам про переизбыток призраков, когда мы будем одни, — обращаясь ко мне, громогласно объявила она.

Я внутренне съежился. Хью Монтегю был собственником. И, глядя, как она мило улыбается мне, он увидел в ее улыбке конец их романа. И в конечном счете оказался прав — правда, влюбленные обычно сокращают сроки. То, на что нам потребуется свыше пятнадцати лет, представлялось ему сиюминутной опасностью.

А с другой стороны, ему было скучно. Вести беседу с Розменом и Мэйзи Гардинер было все равно что ужинать в комнате, освещенной мигающими лампочками. По большей части беседа шла так, будто законов логической связи не существует. Во время аперитива я следил за обменом репликами. За десять минут было произнесено десять фраз. Три — доктором Гардинером, две — Мэйзи, три — Проституткой, одна — Киттредж и одна — мной. Память имеет свои пределы. Поэтому я воспроизвожу нижеследующее не по памяти, а по наитию.

«Родмен Ноулз Гардинер. Я поручил Бобби Ивзу подыскать новый спинакер.

Мэйзи. Почему это королевские лиловые циннии вянут быстрее, чем космические?

Хью Монтегю. Я слышал, вчера в Пиренеях сошла громадная лавина.

Киттредж. Если ты будешь меньше подкармливать циннии, мама…

Мэйзи. Скажите, мистер Хаббард, Джилли Батлер — человек надежный? Ваш батюшка, Кэл Хаббард, говорит — не надо слишком доверять ему.

Я. Я бы прислушался к тому, что говорит отец.

Монтегю. У них не было с собой противооползневых веревок, так что тела невозможно найти.

Доктор Гардинер. Спинакер разбился на регате. Пришлось поднимать его лебедкой.

Монтегю. Трижды ура за то, что ты снова в почетном списке, Гарри.

Доктор Гардинер. Пойду наполню шейкер мартини».

Тем не менее мы с Киттредж провели час наедине. Так она пожелала. В воскресенье утром, возвращаясь из церкви после пасхальной службы, когда до воскресного обеда оставался еще час, Киттредж сама создала нужные условия.

— Я хочу, чтобы Гарри показал мне остров, — заявила она Хью. — Я уверена, он знает здесь все бухточки и расщелины.

Правдоподобие этого предлога явно отсутствовало. Не требовалось гида, чтобы обнаружить все бухточки и расщелины на нашем островке.