Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Таким образом, на протяжении последующих восьми семестров я занимался строевой подготовкой и настолько преуспел, что и думать забыл, как сбивался с левой ноги в «Серых голландцах». Я обнаружил в себе известный оптимизм. С годами травмы детства рассасываются.

Проститутка время от времени звонил мне и интересовался, какие курсы я посещаю. Как правило, он старался сориентировать меня на английский. «Изучи как следует свой родной язык, и тогда ты оценишь другие». Перед моим последним годом в колледже он прислал мне, по его мнению, великий подарок — первое издание Этимологического словаря английского языка Скита, и, по правде сказать, словарь оказался совсем неплохой. С его помощью я не только научился обнаруживать латинские и греческие корни в словах, но и экзотические плоды, пришедшие к нам из кельтского и скандинавских языков. Я узнал о существовании английских слов, пришедших к нам через латынь из итальянского, а также через ту же латынь из португальского, и через латынь и португальский — из французского, и через латынь и испанский — из французского, и через латынь, испанский и голландский — из португальского, и через латынь — из немецкого, и через новую латынь — из французского. Я узнал о словах-гибридах, полученных от скрещения французского с испанским, арабским и греческим, не говоря уже о том, сколько в английский пришло слов из нижненемецкого, голландского, славянского, русского, санскрита, венгерского, иврита, хинди. Словом, Проститутка готовил меня к работе в ЦРУ. Зачем? Посмотри, как другие языки проложили себе путь в английский. Следовательно, можно развить в себе представление о логике поступков людей из других стран.

Я и понимал это как подготовку к будущей работе. В последующие четыре года лекции, которые я посещал, друзья, которых я заводил, — все было вкладом в мое будущее в качестве сотрудника ЦРУ. Если у меня и возникали сомнения относительно будущей профессии, происходило это весенними вечерами в Нью-Хейвене[8] после случайной и неудачной встречи с какой-нибудь девушкой, когда я говорил себе, что на самом деле хочу стать романистом. Однако я тут же признавался себе, что нет у меня достаточного опыта, чтобы писать книги. А работа в ЦРУ приобщит меня к приключениям, которые необходимы для острого сюжета.

Я, безусловно, был человеком целеустремленным. Я вспоминаю себя на первом курсе — как мы сидим «У Мори» перед игрой между Йельским и Гарвардским университетами, пьем, и я высоко поднимаю серебряную чашу. Я пил «Зеленый пунш», а остальные пели — да, как я пил и как они пели! Песня была длинная, а я не сдавался, пока не была пропета последняя нота.

Слова, которые я не вспоминал тридцать лет, встают передо мной из мерцающей бледным солнечным светом внутренности большой серебряной чаши для пунша. Я залпом выпил «Зеленый пунш», какой подают «У Мори», и с десяток голосов запел вокруг меня:

Это Гарри, Гарри, Гарри крутит шарик земной,Это Гарри, Гарри крутит наш мир,Аллилуйя, аллилуйя,Клади монетку на тамбурин,И пьянчугой станет меньше на один.Аллилуйя, аллилуйя,Клади монетку на тамбурин,И пьянчугой станет меньше на один.Клади монетку на тамбурин,И пьянчугой не станет ни один.

Они умолкли, чтобы передохнуть, а я продолжал пить. Пил сладкий, густой, вредный, сдобренный алкоголем «Зеленый пунш», глоток за глотком, вкладывая всю душу в то, чтобы выпить до дна, и зная, что ангелы наблюдают за мной, и если я выпью все прежде, чем кончится песня, завтра мы победим Гарвард и будем поддерживать нашу команду на стадионе. Мы будем там, демонстрируя нашу преданность, нашу любовь, нашу мужскую способность пить с богами «У Мори». Ведь только боги выпивают всю серебряную чашу до дна. Мы займем свои места в Йельской чаше с сознанием своей миссии, которая состоит в том, чтобы завтра победить Гарвард. Боже правый, я же выпил всю чашу до дна, а счет в тот ноябрьский день 1953 года был: Йель — 0, Гарвард — 13.

5

Меня познакомили с Киттредж в конце первого года обучения в Йеле. Как раз перед пасхальными каникулами пришла телеграмма: ПРИЕЗЖАЙ ПОЗНАКОМИТЬСЯ МОЕЙ НЕВЕСТОЙ ХЭДЛИ КИТТРЕДЖ ГАРДИНЕР ТОЧКА ПРОВЕДЕМ ПАСХУ В КРЕПОСТИ ОБЩЕСТВЕ КИТТРЕДЖ И ДЖИН ХАРОУ.

Назад на Доун. Я не был на острове с тех пор, как мой отец, нуждаясь в деньгах, года два тому назад уговорил своих двух братьев и единственную сестру согласиться продать Крепость. Почему ему вдруг потребовалось пополнить свой капитал, так и останется семейной тайной. Хаббарды скрывали от детей непредвиденные доходы, крахи и просто растраты в еще большей мере, чем сексуальные откровения. Мы знали только (причем из перешептываний): «Такая обида. Придется продать Крепость. Маклер предложил». В то лето отец две недели ходил держа рот на замке, точно южноамериканский диктатор, сидящий во дворце под арестом. Меня идея продажи Крепости не слишком затрагивала. Я любил ее меньше, чем остальные, или так мне казалось. Только в следующее лето, когда я болтался как неприкаянный с матушкой, которая пила с новыми, малоприятными богатыми друзьями или гоняла теннисные мячи в августе, я понял, что значило потерять великолепную тишину холмов Мэна.

Поэтому приглашение вновь побывать в Крепости могло лишь приветствоваться, а тем более — возможность повидать Проститутку. Я все еще был подобен девушке, влюбленной в парня, ушедшего на войну. И хотя Проститутка три года не появлялся — не важно. Девушка не встречалась ни с кем другим, она даже не отвечала на телефонные звонки славных ребят.

Я был влюблен в ЦРУ. Я принадлежу к тому типу людей — таких приходится один на десять или один на пятьдесят? — которые способны отдать чуть ли не всю жизнь за какую-то ее часть. Я читал шпионские романы, слово за словом изучал словарь, посещал дискуссии по внешней политике в Йеле и вглядывался в фотографии Ленина, Сталина, Молотова, Громыко и Лаврентия Берии: мне хотелось понять лицо врага. Не участвовал в политических спорах о республиканцах и демократах. Они не имели для меня значения. Моим президентом был Аллен Даллес[9], и я собирался стать бойцом в войне против дьявола. Я читал Шпенглера и все зимы в Нью-Хейвене размышлял о грядущем крахе Запада и о том, как это предотвратить. Учитывая вышесказанное, можете не сомневаться, что я известил Проститутку телеграммой о том, что еду, подписался «Эшерден» (так звали английского шпиона у Сомерсета Моэма) и покатил в своем «додже» 1949 года из Нью-Хейвена в Маунт-Дезерт, подъехал с задней стороны острова и не узнал дом.

Не знаю, стоит ли описывать те перемены, которые в нем произошли. Мне придется приложить каталог мелких сокровищ к заключению геолога, ибо поколения Хаббардов оставили каждое свой слой. В углах у нас стояли дубовые этажерки, в Кьюнарде — светлая датская мебель, в Лагере — отличный столик для игры в шашки, который мы унаследовали от Доуна Хэдлока Хаббарда (он оставил нам также старательно сделанные зарисовки сторожевой башни в сто футов высотой, которую предполагал построить на южной оконечности острова). На стенах висела уйма выцветших фотографий, начиная с 1850 года, в рамках с потрескавшимися стеклами, покрытых пятнами, источенных червями. А кроме того, висели цветные эстампы Матисса, Брака, Дюфи, Дюшана, давно выцветшие от солнца, — все они были собраны моей матушкой. Мы хранили их, несмотря на то что матушка ни разу не бывала здесь после своего отъезда. Висит на стене и висит — это ведь был летний дом. Никакого отбора не производилось — просто вещи появлялись и сохранялись. В самом плачевном состоянии были спальни — там стояли нары. Продавленные матрацы с выпирающими пружинами в изношенных чехлах; деревянные бюро, покрытые толстым слоем краски, исцарапанной ногтями, — следы жарких, скучных летних вечеров; паутина под окнами в мелких переплетах, птичьи гнезда под стропилами и следы мышей во многих комнатах, которыми никто не пользовался, — это была цена, которую мы платили за чрезмерно большой дом.

Родмен Ноулз Гардинер и его жена, купив у нас дом, навели в нем порядок. Отец Киттредж, будучи знатоком Шекспира (он находился в отдаленном родстве со знаменитым шекспироведом Джорджем Киттреджем, тоже выпускником Гарварда), достаточно хорошо знал про заговоры, и потому в документе на владение Крепостью, который он вручил дочери в качестве свадебного подарка, обусловил, что в случае развода Киттредж с Хью Монтегю Крепость остается за ней. Вот как получилось, что я потом снова стал там жить. Благодаря Киттредж. Но это произойдет не скоро. А сейчас я учился на первом курсе в Йеле и были пасхальные каникулы, прошло два года со времени отъезда Хаббардов из Крепости, и доктор Гардинер и его супруга, безусловно, навели тут красоту. Уйдя на покой с преподавательской деятельности, они перевезли сюда часть мебели колониального стиля, которой был обставлен их дом в Кембридже. Теперь на окнах появились занавеси, а стены украсила коллекция викторианской живописи XIX века, собранная доктором Гардинером. В спальнях стояли новые кровати. Сначала мне все это ужасно не понравилось. Дом выглядел как гостиница в Новой Англии, где зимой стоит страшная жара и напрочь заделаны окна.