Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Как они наслаждались свободой и поэзией в садах Этюпа! Великая княгиня, Тилли и Lane составляли своеобразный и, надо заметить, противоречивый альянс, где две стороны вместе устремлялись к третьей под углом и из разных точек и вдобавок не очень ладили между собой. Баронесса Оберкирх в мемуарах ни словом не обмолвилась о существовании Тилли, будто мадам Бенкендорф в природе не существовало. Lane иногда игнорировала Тилли, Тилли часто не замечала присутствия Lane.

Тилли настояла на том, чтобы великая княгиня удалилась в приготовленные для сна покои. Остальные предпочитали провести вечер более весело. Герцог де Линь предложил, чтобы каждый рассказал какую-нибудь забавную или чудесную историю из собственной жизни. Все молчали, никто не отваживался начать первым.

— Разве в России нет ничего сказочного или волшебного? — спросил язвительно герцог. — Я слышал, что Россия — это страна чудес.

— Вот именно, — согласился цесаревич, темнея взглядом. — Слишком много чудес, и слишком много призраков.

— О, призраки, призраки! Это так интересно, так замечательно! — воскликнул герцог де Линь. — Я обожаю повести о призраках!

— Нет, нет, — сказала баронесса, — только не о призраках.

— Бенкендорф, — велел цесаревич, — давайте что-либо из своих военных приключений. Ну хотя бы про то, как вы с графом Петром в бурю переправлялись через Дунай. У тебя всегда неплохо получалось. А потом вы, князь, — обратился он к Юсупову.

Бенкендорф слыл весьма искусным и удачливым собеседником. Он умел развлечь собравшуюся публику приготовленным заранее любопытным случаем. Недолго думая, он повторил присутствующим, как вместе с генерал-фельдмаршалом Румянцевым пересек на барке в дурную погоду бурную реку и как один из моряков утверждал после, что он явственно видел на носу призрачную женскую фигуру в длинных белых одеяниях, которая плавными взмахами рук отгоняла кипящие волны.

— У меня было полное ощущение, что мы плывем по водам Стикса, — заключил Бенкендорф.

Он говорил увлеченно и живописно, с юмором и не без остроты, и слушатели остались довольны. Затем настал черед князя Юсупова, вспомнившего итальянское — игривое — происшествие, пережитое в молодости. Увлеченный красавицей с летучей походкой в одном из старинных дворцов Флоренции, он очутился в обществе давно отошедших в мир иной великих художников, которые рассуждали о принципах изображения женских прелестей, о дозволенном и недозволенном в искусстве.

Призраки выглядели так натурально, что Юсупов и впрямь поверил, что его фантастическим образом перенесли на несколько веков в глубь времени. Долго он не мог очнуться и разгадать эту волшебную загадку. В действительности оказалось, что подмастерья известных во Флоренции мастеров нарядились в старинные костюмы, загримировались и изображали любимых живописцев, попутно импровизируя текст, в который вкладывали собственные современные мысли об искусстве прошлого. Но князь Юсупов, и узнав правду, до сих пор не сумел отделаться от волнующего ощущения — ход времени шел назад, а затем двигался вперед, и все это происходило помимо его воли. Ему чудилось, что он побывал среди призраков. Цесаревич покачал головой:

— Ну, раз дело пошло о призраках, о Fantômes, то Куракин и Бенкендорф знают, что и мне будто бы возможно поделиться с вами не менее других любопытной историей. Но я стараюсь удалить подобные мысли: они меня когда-то достаточно мучили.

Никто ему не возразил. Цесаревич отвел глаза от сидящих за столом и продолжал с оттенком грусти:

— Не правда ли, Куракин, что со мной приключилось кое-что очень странное?

— Даже столь странное, ваше высочество, что при всем уважении к вашим словам я могу приписать этот факт лишь игре воображения.

Куракин выражался осторожно, страшась, с одной стороны, стать предметом насмешки, что при его самолюбии было бы абсолютно невыносимо, а с другой — вызвать неудовольствие друга и повелителя.

— Нет, это правда, сущая правда, и, если госпожа Оберкирх даст слово никогда не говорить об этом моей жене, я расскажу вам, в чем было дело. Но я также попрошу вас, господа, сохранить эту дипломатическую тайну, — прибавил он, улыбаясь детской и простодушной — почти смущенной — улыбкой, — потому что я вовсе не желаю, чтобы по Европе разошлась история о привидении, рассказанная мною, да еще о себе. За мной и так тянется слишком длинный шлейф. Но особенно моя просьба имеет отношение к тебе, Бенкендорф. Если ты поделишься с Тилли, то ничто — никакие клятвы не удержат ее, и жена все будет знать в подробностях. Ведь дружба выше клятв, не так ли, господа?!

Бенкендорф дал слово. Все последовали примеру Бенкендорфа, подогреваемые не просто откровенным любопытством, но и известными слухами о сходстве гамлетовской и павловской судьбы. Каждый втайне надеялся, что речь пойдет о призраке отца — императора Петра III, и требование молчания будто бы поддерживало эту надежду.

— Вы, ваше высочество, — сказал герцог де Линь, — можете во мне не сомневаться.

— А вы что думаете о моей просьбе, баронесса?

— Конечно, ваше высочество, будьте уверены в моей скромности. Я не подведу вас.

Куракин оставался вне подозрений. Но именно мягкая и добрая Lane первая не сдержала данного слова и в тот же вечер не поленилась вписать в альбом мелким бисером услышанное и позднее обнародовала в мемуарах. Именно ей, а не Тилли Бенкендорф мы обязаны поражающей воображение повестью, подтверждающей — из первых рук — связь шекспировского Гамлета с цесаревичем Павлом и, главное, свидетельствующей о том, что он от этого смертельно опасного сходства не открещивался.

Стенограмма баронессы Оберкирх

— Однажды вечером или, скорее, ночью, — начал цесаревич, — я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по улицам Петербурга. Мы провели вечер у меня, разговаривали и курили, и нам пришла мысль выйти из дворца инкогнито, чтобы прогуляться по городу при лунном свете. Уверяю вас, господа, что если бы с нами тогда находился мой друг Бенкендорф, то мы бы совершили прогулку под конвоем эскадрона драгун, а вы были бы, в свою очередь, лишены любопытной истории. Не правда ли, Христофор?

В отсутствие Тилли Бенкердорф был беззащитен и становился удобной мишенью для острот цесаревича.

— Ничего не поделаешь, ваше высочество, мое дело безопасность и забота о вашей священной особе, а призраки не имеют ни пропуска, ни паролей. В свою защиту я хотел бы привести мнение его величества императора Иосифа Второго об организации вашего путешествия и, в частности, прогулок…

— Ну, не обижайся, Бенкендорф, ты знаешь, как я ценю твои заботы. Итак, погода не была холодная, дни удлинились; это было в лучшую пору нашей весны, столь бледной в сравнении с этим временем года на юге. Мы были веселы; мы вовсе не думали о чем-либо религиозном или даже серьезном, и Куракин так и сыпал шутками насчет тех немногих прохожих, которые встречались нам по пути. Я шел впереди, предшествуемый, однако, слугою; за мной в нескольких шагах двигался Куракин, а сзади на некотором расстоянии шел другой слуга. Правильно ли мы расположились, господин полковник? — спросил цесаревич, обращаясь к Бенкендорфу.

— Более или менее, — ответил тот. — Но лучше бы вам поменяться местами с князем.

— Будем в другой раз знать, ваше превосходительство, — засмеялся цесаревич. — Итак, луна светила настолько ярко, что было бы возможно читать, тени ложились длинные и густые. При повороте в одну из улиц я заметил в углублении одних дверей высокого и худого человека, завернутого в плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он, казалось, поджидал кого-то, и, как только мы миновали его, он вышел из своего убежища и подошел ко мне с левой стороны, не говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица; только шаги по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень.

Здесь Бенкендорф невольно вспомнил недавнее посещение Печерской лавры на окраине Киева. Какое сильное впечатление на цесаревича произвели древние захоронения, заключенные в деревянные колоды! Он не мог отвести глаз от одной ниши, в которой на досках лежала маленькая иссохшая мумия, и потребовал, чтобы ему показали, где нашел себе последний приют летописец Нестор. Он медленно двигался в полумраке за митрополитами по узкому пещерному ходу к небольшим подземным церквам, Антониевской, Варлаамовской и Введенской, и молча стоял у мраморного белого с серыми прожилками столба, подпирающего сводчатый потолок, устремив вверх взор, будто увидев кого-то вверху. Долгое время он провел у иконостаса, который создал по собственным рисункам резчик-сницар Карп Шверин, восторгаясь шедевром и все-таки все время оглядываясь, как человек, чувствующий присутствие кого-то, о ком знает он один.