Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Тень отца цесаревича все чаще и чаще являлась к ним. Еще несколько лет назад, когда юношеский пух покрывал подбородок царственного сироты и близкие люди позволяли себе над ним подтрунить, он мгновенно вскипал, давая про себя клятву разделаться с мерзкими шутниками, когда пробьет час.

— Что вы ко мне пристали? — бросал он раздраженно Порошину, Панину и Чернышеву. — Какой я немецкий принц? Я великий князь российский.

Призрак датского принца, конечно, незримо присутствовал в подобных стычках. Ведь Шлезвиг-Голштейн — это Дания. Да, да, Дания! Между тем он в глубине души не порывал со зверски убитым отцом, для которого Германия и на российском престоле — родина! А родину, как известно, не выбирают. Родина дается однажды и Богом.

Теперь, в весенних сумерках, когда брак с Вильгельминой был делом почти решенным благодаря доброму и великому дядюшке Фридриху, но еще до того, как слухи о яицком хорунжем Емельке Пугачеве докатились до Петербурга, он вспомнил с особой тоской о своей далекой одатчанинной земле.

— Подумать только, что каких-нибудь сто с лишним лет назад гамлетовский сюжет был так современен, что взволновал самого Шекспира, и уже тогда в Эльсиноре, быть может, находился и какой-нибудь мой предок! Неспроста все это.

— Не быть может, а несомненно, — отвечал Разумовский с тонкой змеиной улыбкой.

«Он в нем разжигает тяжелую и дурную страсть к мщению», — думал иногда Бенкендорф.

Граф Андрей не любил императрицу Екатерину и действительно старался поддерживать в царственном друге и предубежденность против матери, и страх за собственную жизнь, и вместе с тем он приучал цесаревича не опасаться его, вызывая на откровенности и открыто сочувствуя скорби по отцу, павшему от предательской руки не то самого Орлова, не то Барятинского.

— Русские не пощадили верных императору голштейнцев, — говорил колко Разумовский. — Их ожидала ужасная участь. Они стали fantômes!

Терпкий запах вражды и измены

Христофор Бенкендорф часто наезжал в Санкт-Петербург из Южной армии по квартирмейстерским заботам. Он передавал цесаревичу записочки от графа Петра и всегда кое-что на словах. Корреспонденты ему полностью доверяли. Точность, скромность и безотказность остзейца приглянулись цесаревичу, и он часто звал его к себе в покои, расспрашивая о войне и замыслах фельдмаршала. Он видел, что заведенные при Малом дворе порядки не смешат Бенкендорфа.

Прочие острили:

— Militaire marottle[33]. Это у него от отца.

Однако сыновья Александр и Константин одобряли то, что происходило в Павловске и позднее в Гатчине. Возможно, думал цесаревич, и от отца, но скорее — от прадеда. Он искал своего Лефорта, как царь Петр. Общался исключительно с военными, постепенно осваивая тайны экзерцирмейстерства Фридриха Великого. Над прадедом и его потешными полками как насмехались?! А где нынче те, кто их недооценил? Рассеялись в российской исторической дымке. То-то, брат! Сегодня преображенцы, измайловцы да семеновцы — Чудо! С большой буквы — Чудо! Это не описка. Чудо-богатыри!

Под Нарвой прадеду наложили, зато под Полтавой он взял реванш. И не мелькало цесаревичу, что граф Андрей Разумовский смотрит в Мазепы, да вдобавок отнюдь не малороссийские.

Реванш — вот прекрасное слово. Реванш! И не только под Полтавой. Карла XII он не жалел. Голштейн-Готторпы на шведский престол взгромоздились через сорок лет после разгрома, от которого этот храбрый, но неразумный король уже не оправился.

— Послушай, друг, — сказал однажды цесаревич, раскрывая томик Шекспира и обращаясь к Разумовскому в присутствии Бенкендорфа, — сколько людей убил добрый и человеколюбивый Гамлет?

Вопрос прозвучал неожиданно. Разумовский возвел глаза к потолку и начал считать. Цесаревич заулыбался.

— Нет, нет. Слишком мало. А ты что думаешь, Бенкендорф? Ты станешь когда-нибудь моим офицером, как Бернардо и Марцелл. Ты, Андрей, — Горацио! Право: ты — Горацио! Я ведь не ошибаюсь? — И цесаревич посмотрел в упор на Разумовского.

— Я жду этого часа с нетерпением, ваше высочество, — ответил Бенкендорф. — И считаю дни.

— Гамлет убил шестерых, — жестко отрубил цесаревич.

— Неужели?! — воскликнул Разумовский. — Такой милый юноша. Вот незадача! Кого же?

— Считай: норвежца Фортинбраса на честном поединке перед войсками…

— Раз!

— Полония безжалостно в покоях королевы…

— Два!

— Лаэрта его же отравленным мечом!

— И короля, почтенного дядюшку. Три и четыре. Где же шестерых? Да и четырех — многовато!

— Присовокупи Розенкранца и Гильдестерна — друзей-предателей, которых принц коварно подвел под британский топор, пусть в качестве самозащиты. Вот список гамлетовских жертв.

Христофор Бенкендорф часто вспоминал эту крамольную для екатерининского века беседу цесаревича с Разумовским, которая нашла внезапное разрешение, едва не кончившееся драматически, когда цесаревич столкнулся с графом Андреем в Неаполе. Андрей Кириллович обставил временное жилище для путешественников с величайшей роскошью. Король Фердинанд III и королева Мария Каролина, помогавшая посланнику советами, оказали графу и графине Норд почести, каких не удостоивались и коронованные особы. Но цесаревич пренебрег услугами бывшего друга, Он не мог ему простить ложной дружбы и предательства. Он не мог ему простить, того, что не простил Гамлет Розенкранцу и Гильдестерну. Кто знает, какие замыслы бродили в голове у сына гетмана, уже однажды молившего его о пощаде? Он заподозрил в Разумовском человека, пожелавшего отнять украденный матерью престол и передать его Наталии Алексеевне. И головка набок! Если дядя графа Андрея сумел стать законным супругом императрицы Елизаветы, то почему удачный опыт нельзя повторить?! Но удача опыта — смерть цесаревича!

В августе 1773 года принцесса Вильгельмина обручилась с ним в церкви Зимнего дворца, Венчание назначили на первые числа октября. Едва Вильгельмина появилась в Петербурге и получила все права жены, она тут же удалила прошлое окружение, оставив из приближенных лишь Разумовского, пленившего не только ее ум, но и воображение.

Тревожные дни наступили сразу после свадьбы. Пришло известие о появлении лжеимператора Петра III, и давние fantômes вновь поселились в покоях Зимнего, преследуя затем цесаревича в аллеях Царского и мелькая в глубине бесчисленных зеркал. Призраки гнались за ним по пятам в кварталах ночного Санкт-Петербурга, подмигивали из-за театральных кулис, щелкали подковками ботфорт за спиной. Он нуждался в дружеской опоре, нуждался в участии и находил его лишь у жены, Разумовского, в записочках графа Петра и сочувственной улыбке Бенкендорфа. Он ничего не замечал, что происходило между Вильгельминой и сыном гетмана, да и не желал ничего замечать. Он жил и мучился иным. Он часами обсуждал с Бенкендорфом — докой по квартирмейстерской части — хозяйственное и административное положение полков, которые собирался вскоре сформировать.

Но императрицу Екатерину не удавалось обмануть. Она сразу уловила запах предательства, терпкий запах вражды и измены. Плотский запах воровато сблизившихся тел.

— Мой друг, неужели ты ничего не видишь? — спросила она сына.

Он смотрел исподлобья, впрочем, как всегда, неспокойным, блуждающим взором.

— Я не хотела, чтобы ты стал жертвой неискренних и злых особ. Тебе оказывают неблагодарность. Слишком часто Вильгельмина остается наедине с графом Андреем. Я разумовскую породу знаю, и их козни мне хорошо известны. Обрати внимание на поведение тех, кому отдал чистое свое сердце.

Да, он обладал чистым и добрым сердцем, и с этим добрым сердцем обращался к тем, кого считал верными до гроба друзьями. Он открылся им во всем, выложил все подозрения и слухи. Наконец, он упомянул грозное имя матери. И Вильгельмина разрыдалась у него на плече. Она плакала навзрыд и клялась, что ее и Андрея оклеветали, призывала в свидетели Бога и фрейлину Нелидову и провела собственную партию с такой непревзойденной ловкостью, что цесаревич усомнился не только в донесениях агентов матери, но и в ней самой, в ее словах, в ее умении проникать в самую суть вещей и событий. Неужели жена хотела отнять у него престол?

По приезде из армии Христофора Бенкендорфа он прямо спросил:

— Что мыслит о сем происшествии граф Петр? Ведь он чтил моего отца. Кому верить посоветуешь? Mutter? Кающимся интриганам?

Бенкендорф развел руками и опустил голову. В Москве ежедневно шли допросы Пугачева. Многое из того, что он показывал, передавалось Шешковским Екатерине устно и не вносилось ни в какие наисекретнейшие протоколы. Слишком часто мелькало имя покойного супруга и тоскующего сына, на которого хитрый казак прилюдно делал ставку: мол, сынок Павлуша не попустит надругательства над отцом и отомстит. Он и впрямь рассчитывал добраться до Петербурга. Если бы удалось захватить в плен юного цесаревича, будущее нельзя было бы предугадать. Народ на наследников падок. Императрица знала, что пугачевцы везде разыскивали бумаги наипервейших русских фамилий, имевших не менее прав на престол, чем Романовы с Голштейн-Готторпами на запятках. Что тогда ждет цесаревича? И головка набок?!