Ступени Нострадамуса - Александр Казанцев

«Неужели я видел, какой она станет почти через полвека? — задавал он сам себе вопрос. Не могла же она мне присниться! А гульден? Откуда взялся он? Иль я забыл, как приберег его, решив заняться нумизматикой? А было ли такое желание? Не рано ли терять память в его годы?»

Ожившая античная статуя в современном платье влекла к себе генерала, который изо всех сил сдерживал себя. Внутренний голос убеждал его, что она ему в дочери годится. И он вычислял, вспоминая «привидевшееся ему во сне или при путешествии в параллельный мир». Она читала стихи о своей первой любви, когда ей было шестнадцать лет, а она безумно влюбилась во Владя Ильина, нынешнего президента. Муромцев — ему ровесник. Она же — ровесница третьему тысячелетью. Ей лет двадцать шесть, а ему все пятьдесят два! Но ведь бывают же такие браки, бывают! И если правда то, что видел он, то в день столетья Ильина, а также и его, ей было лет семьдесят пять, хотя выглядела она много моложе. Если его двойник–предшественник, тоже Муромцев и генерал, был женат на ней, то был уже столетним стариком, и она не могла не узнать своего «мужа», представшего перед нею на пятьдесят лет моложе, каким он явился в сопровождении старца из параллельного мира. Она не узнала его, значит, не была за ним замужем! И ему не на что надеяться и следует свой пыл второй молодости притушить и не приближаться к привлекательной поэтессе.

Однако вопреки принятому разумному решению он подошел к Весне Закатовой и не нашел ничего лучшего, как процитировать Пушкина:

— «Люблю тебя, Петра творенье…»

Она обернулась и с улыбкой, в свою очередь, произнесла:

— «Невы державное теченье, Береговой ее гранит!..» Смотрите, смотрите! — перегнувшись через реллинги, стремясь к открывшейся красоте, продолжала: — «…по оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен…» Вы любите стихи?

— Не только Пушкина.

— Вот как? И что–нибудь помните? И чье? Есенина, Блока. Ахматовой? — заинтересовалась поэтесса.

— Например, ваше.

— Тогда прочтите. Любопытно, что вы читали?

— «Ты не помнишь, ничего не помнишь?»

— Как, как? — удивилась поэтесса. — У меня нет таких стихов.

— Ну как нет! На музыку Скрябина, его пятую прелюдию одиннадцатого сочинения.

— Скрябина? Я очень его люблю. Вернемся, непременно сразу сыграю эту прелюдию. И стихи напишу. Первую строчку вы подсказали.

И только теперь Муромцев спохватился, что стихи эти он слышал в параллельном мире (или во сне!) и сочинит их, а потом прочитает на крыше во время наводнения Весна Закатова через полвека! Он смутился, но решил выйти из положения.

— Может быть, я спутал. Я хотел напомнить вам ваши стихи о первой любви.

— И тоже, скажете, на музыку? — лукаво спросила Закатова.

— Да, на прелюдию Шопена, кажется. Восьмую.

— Ну, ну! Даже интересно.

Муромцев посмотрел на смеющиеся глаза Весны и теперь, словно на что–то надеясь, прочитал как бы от самого себя:

— Нет рек без берега,Нет жара без огня,Без корня дереваИ без тебя меня!

— Откуда вы это знаете? Это из первых моих стихов. Я боялась их даже в свои сборники включать.

— Так они же на музыку, и их пели. Вот я и запомнил, когда это совпадало с моими чувствами.

— Вот за это спасибо! Если мои полудетские чувства могли вызвать такое отношение столь былинного мужчины, я счастлива!

— Хочется вам позавидовать.

— Скоро мы пройдем старую дамбу и выйдем в открытое море. В нем поднимается уровень. Ведь не сразу покончат с этим «парниковым эффектом», если даже и будут строить волновые станции и наращивать дамбы, как в Голландии. Я с интересом и горечью смотрела.

— Как смотрели? — удивился Муромцев. — И видели, как там засыпают землей статую рыбачки, смотрящей в море?

— И вы тоже видели?

— Я–то видел. Но как вы могли видеть?

— Как и вы, на видеоэкране.

— Ах, да! — обрадовался Муромцев. — Может быть, и он по видео это видел, а потом во сне добавил невесть что. Вот, правда, этот старинный гульден!..

— Мне было очень горько.

— Горько? Почему?

— Я пару лет назад была в Голландии и простояла у этой рыбачки несколько часов. Смотрела, как и она, в далекое море. И, как и она, кого–то ждала.

— Ждали? Кого?

— Нет, не я. Я просто думала о ней, о ее чувствах. И написала балладу. Хотите, прочту. Вот видна старая питерская дамба. Представьте себе, что на ней стоит молодая женщина и смотрит, смотрит. И ощущает, что превращается в камень.

— Прочтите, пожалуйста.

— Это тоже пели и даже с оркестром. Я сама написала музыку к этой балладе.

— Не перестаю вами восхищаться!

— Ну что вы! Я просто закончила музыкальную школу, прежде чем начать писать стихи. И поэзия у меня вырастает из музыки. И наоборот.

— И что же вы почувствовали, глядя на море, как и каменная рыбачка? — Весна Закатова, задумчиво глядя в морскую даль, раскинувшуюся за старой дамбой, мягким грустным голосом начала тихо читать, словно для одного только Муромцева, как тому показалось:

— С ревом бьется о скалыВ пенных взрывах прибой.Камнем горестным сталаРыбачка с болью немой.

Парус свой домотканыйВсе ищет, ищет в море.«Где же ты, мой желанный,Где же ты, мое горе?!

Помнишь, как вместеШли с тобою.Была невестой.Стала родною.

На мысе крайнемЖдали мы сына…Вспомнишь, и камнемСердце стынет!

В волнах лютая воля.Страшно в бурю с грозой.Нас рыбацкая доляРазлучила с тобой…

Сын на дне океана,Муж ушел снова в море.Где же ты, мой желанный!Где же ты, мое горе?!

Не удивляйтесь меняющейся ритмике и некоторой свободе строк. Это обусловлено музыкой, которую стихи отражают. Женское горе…

— И этот символ женского горя бездумно засыпают землей, — возмущенно сказал Муромцев.

— Вы знаете, Платон Никандрович, я плакала перед видеоэкраном, смотря на это варварство.

— Это так и просится на музыку. И для этой баллады о рыбачке вы сами написали партитуру?

— О, нет! Я только исполняла на синтезаторе, имитирующем все инструменты. А один мой поклонник, видный музыкант, написал партитуру.

— Поклонник? — не сдержался Муромцев. — И много их у вас?

— Почему это вас интересует?

— Хочу знать, с кем вместе стою в одном ряду. С первого взгляда…

Весна Закатова расхохоталась:

— Вы шутник, генерал!

— Ничуть. Вина не моя, а ваша.

— Вот как? Тогда мне придется вас вознаградить еще одним своим сонетом:

Ах, этот первый робкий взгляд.Взгляд любопытства и смущенья.Как остро действующий яд.Он поразит в одно мгновенье!

На счастье нас нежданно свелДорог несхожих перекресток.

На счастье куст сирени цвел,Пьяня волны душистой всплеском.

II стал ты дорог, близок, мил,Совсем, казалось, неизвестный.Хочу, чтоб ты меня молил,Молил своею стать невестой.

Ужель те чувства высоки.Что жгут, рассудку вопреки?

— Как вы догадались?

— И кто же он, если не секрет?

— Тот самый музыкант, о котором я говорила.

— Все так, все так, как я и видел.

— Когда вы видели, где?

— Представьте себе, я видел вас во сне, раньше, чем наяву…

— Ну, знаете ли, генерал! Вы превзошли меня в воображении.

— Ничуть. Я просто вам признался.

— Так в чем же? В чем? — лукаво спросила Закатова.

— Я приехал разочаровывать других, а очарован сам.

— Вы говорите загадками. А я не умею их разгадывать.

— Разгадка — в оценке вашим назойливым спутником того, что мы увидим.

— Напротив, вы — прекрасный собеседник. Я с удовольствием читала вам стихи и видела, что они понятны вам.

В этом разговоре было больше недосказанного, чем произнесенного. Не мог же Муромцев сказать, что побывал, притом не раз, в параллельном мире. Сойти за помешанного и уронить себя в ее глазах?

— Я просто поражен всем, что увидел в вас, — сказал он.

— Чем поразила вас, мой генерал, наша звезда, всеобщая любимица? — спросил подошедший адмирал Ильин.

— Сочетанием всего прекрасного в одном лице, — ответил генерал.

— В этом вы не одиноки! Мы все, кто занят на плотине, чтим ее, как нашу вдохновительницу. А мы почти у цели, — и адмирал показал на море впереди, где на пути бегущих волн с барашками гребней виднелась темная полоса от горизонта к горизонту.

— Это и есть ваша плотина или дамба? — спросил Муромцев.

— Нет, это ее сердцевина — огромная, пока что плавающая на воде цистерна. В ней под высоким давлением будет находиться рабочая вода для гидротурбин, словно поднятая несуществующей плотиной на полкилометра к облакам, откуда, как бы водопадом поднебесья, будет низвергаться на лопатки гидротурбин. И солнечная энергия волн, переданная им ветром, превратится в электроток.