В долине солнца - Энди Дэвидсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…трепыхались и жадно хватали воздух. Тревис оттолкнул ее в угол кабины, она вытаращила глаза и высунула похожий на грязный корень язык. Он провернул ключ в замке зажигания, включил передачу, и «Форд» отъехал от грязи, чтобы выбраться на дорогу. Дверца кемпера захлопнулась на ходу.
Девушку высветили фары. Она упала посреди дороги и ползла на четвереньках. Ноги ее, перемазанные кровью, выглядели бледными и жалкими.
Тревис направил машину на нее, и когда она в последнее мгновение обернулась, ее лицо запечатлелось в его мозгу: распухший посиневший нос, длинные темные волосы, слипшиеся от грязи, глаза, сощуренные от яркого света.
Тревис зажмурился и нажал на газ.
Когда все закончилось, он потихоньку вывернул на дорогу и, включив дальний свет, увидел девушку: она лежала в грязи лицом вниз. Он посидел минуту, глядя на нее, пока двигатель работал на холостом ходу. Рю все еще оставалась на пассажирском сиденье, ее тонкие костлявые пальцы вцепились в приборную доску, а сама она подалась вперед, каждым своим вдохом напоминая сухой хрип змеи.
Тревис вылез из кабины, дверца скрипнула петлями.
Он проковылял к месту, где она лежала. Ее ноги подогнулись и скрутились, кожаная юбка порвалась.
Он опустился на корточки и продел руки под нее – ее тело перекатилось на спину.
Увидев лицо, он вскричал в ужасе. Упал на четвереньки, коснулся ее изуродованной щеки, прижался к ней своей, забыл и о голоде, и о Рю. Аннабель Гаскин, Сэнди, другие девушки, его отец, девочка с ярмарки, которая навечно изменила его в шестнадцать лет своей дурацкой просьбой, ибо девушка перед ним еще не была мертва: в ней теплилась жизнь, она брызгала кровавой слюной, и ее лицо, усыпанное кварцем и гравием – лицо, к которому он прижимался своим, – было прекраснейшим из всех. Это же лицо он впервые увидел у себя в детской спальне, его он не мог забыть, даже если все остальные исчезнут из его памяти.
Увиденное сломило его.
– Не надо, – сказал он. Затем откинулся назад и вытянул обе ноги, чтобы положить ее голову себе на бедра. – Не надо, не надо, не надо.
Ее единственный уцелевший глаз не мог сфокусироваться, взгляд был отстранен, она угасала.
Одной рукой он прижимал ее к себе. Другой – стягивал пропитанную кровью тряпку со своего бедра и вонзался пальцами глубоко в рану, чтобы обагрить их кровью и капнуть ее девушке в рот.
– Стой, – одернул его голос.
Подняв глаза, он увидел Рю. Та неуклюже стояла в свете фар, дождь смачивал ее белое платье на сморщенном теле, а волосы, влажные и редкие, липли к шее. Она стояла, ссутулившись, похожая на утопленницу. На ней были красные ботинки, иссохшие ноги в них казались все равно что спичками.
Тревис воткнул пальцы себе в бок через разрез в рваной рубашке, затем сунул их девушке в рот. Повторил это снова и снова.
– Нет, – сказала Рю, но ее голос заглушил ливень. Она тихонько отошла за пикап и исчезла в темноте.
Тревис держал пальцы у девушки во рту еще долго после того, как она умерла, и кровь стекала розовыми ручейками по ее подбородку с обоих уголков губ.
Он сидел в свете фар и плакал.
В конце концов дождь перестал, и буря устремилась дальше по равнине.
IV. Тревис
Раньше
Свет и крики.
Смех.
Запах жира для жарки.
Большой Карсон, Большой К., пылающей сверхновой разрывающий джунгли. Лес, кишащий светлячками. Трассирующие снаряды, пролетающие сквозь кроны деревьев, пробивая дыры в стволах и в телах людей. Клоун, жонглирующий огнем на ходулях, вываливается из зарослей.
Мужчина с зажигалкой, трескает пламя, расплывается дым. У него за ухом сигарета.
Сынуля.
Между красными губами его матери – сигарета.
Зажженная. Вишневый огонек.
Карусель.
Каллиопа.
Женская рука сжимает его.
Его потная ладонь.
Мятная вата. Красная и липкая, тягучая.
Ярмарка, колесо. Женская грудь у него в ладони, теплая, живая. Все – раньше.
Пока не стал кричать Большой Карсон.
И Сынуля.
И Мамочка.
Звуки, что она издает, не описать никаким словом.
Теперь – все вразброд.
– Тревис, милый? Проснись. Проснись, милый.
Она поднимает его, теснее прижимает к себе, выносит из его комнаты. Из его уютной постели, подальше от дружелюбных постеров на стене, от ковбоев и динозавров.
– Мамочка?
– Тс-с, не разговаривай, милый. Не разговаривай. Мамочка с тобой.
1951
Он просыпается на сиденье пикапа. Кусочек голубого неба обрамляет лицо его матери. Она накладывает макияж, в руках у нее кисточка. Щеки розовые, глаза голубые. «Привет, милый», – говорит она.
Он садится, на нем – пижама.
День такой яркий, что ему приходится щуриться, чтобы хоть что-то увидеть.
Здоровяк за рулем грузовика улыбается ему. Волосы у этого мужчины прилизаны, как утиный зад. Мальчик никогда его не видел. Мужчина в белой футболке в обтяжку и в джинсах, заправленных в ковбойские сапоги. За ухом у него сигарета.
– Посмотри-ка, – говорит его мать, пудря щеки. Она улыбается в свою пудреницу яркими и полными губами. – Я нашла свое лицо. Лицо найдено. Что думаешь, малыш? Что думаешь про мамочкино лицо?
– Я-то точно знаю, что про него думаю, – замечает здоровяк. Он протягивает руку и щипает женщину за щеку.
Она смеется.
– Ты только об этом и думаешь, да?
– А о чем еще стоит думать, а, кореш? – Мужчина подмигивает мальчику.
Мальчик босыми ногами задевал крышку материного проигрывателя-чемодана, который катался по половицам.
– Где папа?
– Так, не порти наше маленькое приключение, малыш. – Она убирает волосы с его лица, нежно поглаживает их пальцами. Ее прикосновения такие легкие. Такие любящие. – Все будет хорошо. Вот увидишь. Не беспокойся. Верно, Сынуля?
– Верно как дождь, дорогая, – говорит здоровяк. Затем включает радио, ищет станцию. – Верно как дождь. – Он останавливает выбор на чем-то резком и высоком, со скрипками, и мили сменяются милями.
Он сидит на полу под раковиной мотеля, в ковбойской шляпе с красным шнурком, полосатой рубашке и вельветовых брюках. Последние мать купила ему в дешевом магазине в Эль-Пасо. Рубашка и брюки слишком ему коротки. Шляпа досталась ему в упаковке из бумаги и пластмассы вместе с заводной лошадкой с наездником. Он играет с ними на ковре под раковиной. Заводит лошадь, ставит ее и смотрит, как она катится, а потом падает, вращая колесиками. Он знает, что мог бы поиграть в ванной на плитке, где лошадь лучше бы катилась, но ему нравится здесь, под раковиной. Здесь уютно и безопасно.
На