Шаг за край - Тина Сескис

Слышу, как открываются двери, но не обращаю внимания, мне слишком тепло, слишком дремотно в эти шестьдесят секунд передышки от насыщенного дня.

— Какого черта, позвольте спросить, вы делаете? — рычит голос, и, еще не открыв глаза, я знаю: это Тигра и теперь я впрямь попалась.

И как меня угораздило так скверно начать работать с новым боссом? «А так, что тебя ей навязали, она ведь думает, будто ты спишь с Саймоном», — глухо бормочет мне внутренний голос. Вспоминаю нынешнее утреннее сообщение по электронной почте («Вы уволены») и резко выпрямляюсь, и в моих глазах — страх.

Тигра возвышается на своих каблучищах, словно амазонка, пронзает меня взглядом, беспомощно распростертую на диванчике в форме человеческой почки. На лице ее сияет улыбка, и это говорит: что–то идет не так.

— Так, так, — говорит она. — Я только что столкнулась с Джессикой и Люком, они после планерки хвалы вам пели. Видно, вы способны на большее, чем просто быть малышкой–жополизкой. — С этими словами она разворачивается на своих каблуках и направляется к лифту.

У меня голова идет кругом, а потому заказываю такси ехать домой. Тигру настолько порадовали блестящие отзывы моих клиентов по «Откровению», что, когда я доползла до своего стола, она даже сесть мне не дала, тут же потащила вниз, потом через дорогу к бару с шампанским, где мы с ней выпили по два высоких пузырящихся бокала, поданные на безукоризненно белых подставках вместе с розетками словно флюоресцирующих горошин васаби. Никак не пойму Тигру: только что она — сущая сука, потом шуточки отпускает, какие не сразу и поймешь (сообщение «Вы уволены», например, — она призналась мне, что подхватила эту фразу из вчерашнего шоу по телевизору, которое ее «зацепило»), а еще через минуту любит меня, но только потому, что меня любят клиенты. И это последнее оказывается решающим для Тигры: если я ей полезна, если я приношу ей деньги, то ей плевать, будь я хоть о двух головах, и я могу спать с кем угодно. Могу, наверное, даже чьим–то убийцей быть.

Задвигаю эти мысли в дальний угол сознания. Из всех секретов, поведанных мне Саймоном, самый большой тот, что настоящее имя Тигры — Сэндра Боллз. Ничего удивительного, что она его поменяла[17]. Саймон взял с меня обещание, заставил поклясться жизнью моей матери, что это имя никогда не слетит с моего языка. И сегодня вечером шампанское шипело и ударяло в голову, и, когда Тигра сказала, что в среду мне нужно будет снова явиться с нашим продуктом на крупную презентацию к автомобильному клиенту, я, пьяно качнувшись вперед, едва–едва не бросила в ответ: «Без проблем, Сэнди», — прикусила язык и вместо того, чтобы сказать, что мне на самом деле нужно домой, что у нас гости, пулей вылетела из бара, пока не опозорилась.

Сижу в такси, хихикая над бедной Сэнди Боллз (Саймон сказал мне, что так называется какой–то парк отдыха в Нью — Форест), и уверена, что водитель думает, мол, ну вот, приехали, еще одна пьяная шалава, это к чему же только мир катится, почему только бабы не могут вести себя как подобает леди? Он не пробует заговорить со мной, слава богу, и я гляжу в окошко на людей, оказавшихся на улице в это междувременье: слишком поздно, чтобы уйти с работы, слишком рано, чтобы направляться, напившись, домой.

Мы обгоняем велосипедистку с чудовищным задом, ягодицы ходят вверх–вниз, как беличьи щеки, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на ее лицо, и вижу на нем выражение такого собранного воедино усилия, такой убежденности и целеустремленности, что мне даже как–то неловко восседать тут случайно присоседившейся пассажиркой, да к тому же и неприятной. Откидываюсь на спинку сиденья и устремляю взгляд в потолок, желая, чтоб ушло внезапное головокружение.

Домой добираюсь часов в восемь, и все равно — рано. Ангел лежит, распростершись, на полу гостиной в своем пушистом белом домашнем халате, без единого пятнышка, девственно чистом, играет в шахматы с Рафаэлем, своим приятелем–испанцем, зарабатывающим на жизнь проституцией. В шахматы он играет совершенно блестяще, Ангел ни разу не удалось у него выиграть, хотя сама она играет весьма прилично. Она потягивает водку, только теперь ей нравится пить ее с клюквой, так что стакан в ее руке красноват, как разбавленная водой кровь. Решаю выпить чашку чая, Рафаэль говорит, что тоже с удовольствием выпил бы чашечку, так что готовлю чай в подобающем заварном чайнике и даже наливаю молока в молочник — вот какие мы стали теперь цивилизованные.

Рафаэль — премиленький мальчик. Ему всего восемнадцать, но выглядит он моложе, рассказал мне, что работает уже больше трех лет. Говорит, что не чувствует, будто его насилуют, рассуждает так: коль скоро вызрел в нем ненасытный аппетит, то, если подумать, почему бы и не зарабатывать на этом деньги. В каком–то смысле я восхищаюсь его предпринимательской жилкой. Большинство клиентов люди нормальные, утверждает он, хлопот ему не доставляют, а девяносто процентов из них женаты, им самим надо помалкивать. Когда он сказал об этом, я вспомнила об отце. После того как мама ушла и стало известно про его бесконечные романы и страсть к проституткам, мне было противно. Теперь я еще и подумываю, а были ли они всегда женского пола: зачем было платить за секс, если ему так легко удавалось сходиться с женщинами? Про себя думаю, что никогда об этом не узнаю, никогда больше не увижу своего отца, и вдруг начинаю скучать по нему, ловлю себя на мысли, что, может, мне все же стоит выпить водки.

— Шах! — торжествующе возглашает Ангел.

Рафаэль смотрит на доску, может, секунды четыре. Переносит своего слона по диагонали и берет коня Ангел.

— Шах и мат, — произносит он в ответ, и Ангел вначале, широко раскрыв глаза, застывает на мгновение с раскрытым ртом, а потом притворно визжит и опрокидывает доску.

Я и вправду отныне за ум возьмусь: не хочу преуспевать в жизни, накачиваясь наркотой перед совещаниями. Время быть взрослой, вернуть себе кое–какие принципы морали, на мой вкус, я слишком далеко зашла в похожести на свою сестру–близняшку. Я рада, что все же отказалась от водки и заварила чай — себе и Рафаэлю, который, несмотря на свое занятие, на самом деле вполне домосед. Устраиваемся смотреть телешоу про парочку, которая превращает разваливающуюся старую электростанцию в высокотехнологическое чудо из стали и стекла. И вот что меня поражает: до чего ж самодовольны они со своей мечтой о будущем доме, об одетых с иголочки детишках, до чего ж убеждены, что жизни их благословенны и могут быть до последней мелочи спланированы, — поневоле начинаю думать, какие в будущем их поджидают трагедии, и искренне желаю, чтоб те поспешили и случились. Этого в себе я не люблю, когда–то я такою не была, но вот сегодня вечером ничего не могу с собой поделать.