Шаг за край - Тина Сескис

Пробую устроиться у себя за столом под непрекращающийся утренний понедельничный легкий треп, нервничаю, мне неловко; если честно, то понятия не имею, что от меня требуется. Решила связаться с Тигрой по электронной почте по поводу того, о чем она меня раньше спрашивала, впросак попасться не хочу, а разговаривать с ней мне все еще слишком боязно.

«Привет, Тигра, — пишу. — Просто для сведения: сегодня нужны первые прикидки по «Откровению»?» — Нажимаю клавишу «стереть» на тот случай, если это не «Откровение», не мой дезодорантный клиент. Делаю следующую попытку. «Привет, Тигра. Прошу извинить, понимаю, что это ерунда, но не могли бы вы подтвердить, кто ожидает сегодня первых прикидок?» — Очень грубо, тон слишком извиняющийся, это в первый–то день моего назначения. «Привет, Тигра. Напомните, пожалуйста, кто ожидает сегодня первых прикидок. Спсб. Кэт». — По делу, лаконично, тон достойный, будем надеяться, меньше всего способно вызвать у нее раздражение. Нажимаю клавишу «отправить».

Все утро выискивала, что мне потребуется для планерки, подгоняла неторопливых творцов, спорила с плановиками, исправляла задания по фото, сводила воедино программы работ, убеждалась, что Натали заказала обед. Время около 12, я все еще нервничаю, взвинчена и, хотя давала себе слово, чтобы в эту неделю, как ни в какую другую, — ни–ни, все ж оказываюсь в дамском туалете с его гладкими стенками из «замороженного» стекла и необычным жидким мылом. Втягиваю в себя всего половину полоски, большего, чтобы дотянуть до конца дня, не требуется, но в душе ненавижу себя. Возвращаюсь на свое рабочее место в блеске и тревоге. В почтовом ящике ответ на сообщение — от Тигры. Всего–то и сказано: «Вы уволены», — но я, ощущая себя проницательной и неодолимой, полагаю, что она шутит.

27

Эндрю сидит за своим серым пустым столом, просматривает ежемесячные отчеты о продажах, но ни одна из цифр не идет ему на ум. Положим, ему хорошо известно, что в конторе за ним утвердилась порочная репутация: связи его всегда были так очевидны, — только все же до недавнего времени в том, что касалось его способностей, его ценили весьма высоко. А вот теперь он едва дотягивает до конца рабочего дня и понимает: если сам не возьмется за себя, то босс непременно что–то предпримет.

Дела пошли у Эндрю наперекосяк не год и не два назад, с тех самых пор, как у жены наконец–то терпение лопнуло и она ушла от него. Он был настолько расстроен тем, что она закрывает глаза на его любовные похождения, что даже ее отвращение к его поведению на свадьбе Эмили не заставило его задуматься. Так что, когда на обратном пути из Девона Фрэнсис походя, в машине сообщила ему, что уходит, он ей не поверил. А когда в тот же вечер, в вечер после свадьбы, она собрала вещички и ушла, он был уверен: вернется. В конце концов, куда ей деваться? Когда же Фрэнсис не вернулась, выяснилось, что он не знает, как с чем обходиться: как управляться со стиральной машиной, как готовить еду, где лежат средства для посудомойки. Он не знал даже, куда ушла Фрэнсис, и позвонил всем, кто только на ум пришел: ее подругам, ее сестре Барбаре, Кэролайн, — но ни у кого из них она не останавливалась. В конце концов он это выяснил и явился к Бену с Эмили, хотя у тех все еще продолжался медовый месяц, умолял, барабанил в дверь, но Фрэнсис в дом его не пустила. Эндрю слишком поздно убедился, что жена его из тех женщин, которых можно долго испытывать на прочность, но если терпение лопнуло — все, конец. Ладно, запасной ключ у нее был, но если и так, предусмотрительность ей никогда не была свойственна, а значит, рассудил он, она, должно быть, впала в отчаяние.

Чем дольше Эндрю жил, предоставленный самому себе, тем большее уныние его охватывало, особенно при том, что Фрэнсис, похоже, благоденствовала, преодолела себя, по словам Кэролайн, постриглась по–модному коротко и отправилась в благотворительное восхождение на какую–то гору в Кении. Он даже Викторию выследил (в конце концов, разве не ее он любил все это время, а?), да только бывшая любовница, некогда сходившая по нему с ума, оставляла без ответа его все более отчаянные попытки связаться с нею по Интернету, а под конец и вовсе прислала сообщение с предупреждением, что обратится в полицию, если он не прекратит свои домогательства.

Для Эндрю даже секс утратил привлекательность. Ирония была в том, что когда секс был запретным, потаенным, то стоил риска, даже платить за него стоило. Зато теперь, когда он волен был заниматься им, когда ему заблагорассудится, у него пропало к этому желание, и он стал осознавать, чтó устраивал своей жене в течение стольких лет. Он стал привыкать к тому, чтобы, отсидев на работе чуть больше, чем от и до, возвращаться в свою съемную квартирку и, жуя купленную по дороге еду навынос, смотреть фильмы по телевизору, благо имелся канал, на котором их было хоть пруд пруди. У него появились повторяющиеся боли в руке, в конце концов он пошел к врачу, в беседе с которым не выдержал и выплеснул все: и свой неудавшийся брак, и свой гнетущий новый дом, и свое одиночество, и стрессы на работе. Врач была настолько озабочена, что предписала и антидепрессанты, и разговорную терапию, и, хотя ждать пришлось три месяца, Эндрю с неохотой, но пошел к терапевту, которая оказалась темноволосой и великолепной, Эндрю даже приободрился малость, решил, что, может, и будет все ж от этого хоть какая–то польза.

Прошел год или около того, Эндрю наконец вновь поставил жизнь на нормальные рельсы, стал питаться с большей пользой для здоровья, занялся бадминтоном, снова обрел способность восхититься милой улыбкой или парочкой красивых грудей. Пролетали годы. Обе его дочери, похоже, наконец–то устроились, он даже дедом стал, что было чудесно. Но потом ему позвонил Бен, и сказанное им забросило Эндрю в такой уголок сознания, куда он прежде не заглядывал никогда, даже когда прозевал рождение близняшек, или когда однажды ранним утром в телфордском загородном доме осознал свою никчемность как мужа и отца, или даже тогда, когда Фрэнсис ушла от него. Разложенные листы поплыли перед глазами (такое теперь случалось с ним чуть не каждый день), он ниже склонился над бесполезными, неразличимыми цифрами, кожа на голове зловеще проблескивала в свете ламп сквозь остатки волос.

28

Проводив своих клиентов, усаживаюсь в приемной, листая журнал «Кампэйн». На душе легко: в конечном счете планерка прошла хорошо. Джессика и Люк, два моих основных клиента по дезодоранту «Откровение» (рекламный слоган «Будь запределен, познай «Откровение»), уже узнали из сообщений электронной почты о моем назначении и выразили мне свое восхищение: весьма и весьма заслуженно, отличная новость и так далее, — так что тут все прошло хорошо. Новые творческие планы были приняты хорошо («Откровение», слава богу, одобрили, хоть я так и не получила четкого ответа от Тигры), задания по фото привязаны к месту, а плановики совершили прорыв в том, каким образом дать представление о многосложной формуле «Откровения», благодаря которой дезодорант останавливает потоотделение даже при весьма высокой температуре. Думаю, вообще–то могла бы при всем при этом обойтись и без кокса, и в редкий миг углубленности в себя гадаю, куда подевалось мое сердце. Действие уже прошло, и я чувствую легкую сонливость после напряжения этого дня, так что прислоняюсь головой к какому–то подобию подушки поверх спинки дивана и в который уже раз думаю, насколько же до смешного неудобна мебель в приемной. Через минуту я встану, но меня и в самом деле сон морит, а тут еще и дневное солнце сияет через витринное стекло и греет мне лицо. Приятное ощущение. Закрываю глаза.