Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…» - Александр Павлович Люсый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, пророческое слово царствует над временем, а не подчинено ему. Потому и невозможно «подогнать» время под апокалипсис, тогда как в утопии происходит именно «подгонка» реальности настоящего под заранее найденный ответ «будущего»[188]. Чувство «неудовлетворенности настоящим», к которому обычно возводят утопии, свидетельствует о глубоком расщеплении сознания, потере целостности, утрате связи с живым бытием. С ортодоксальной христианской точки зрения, утопизм есть хула на Святого Духа, произвольно «изымаемого» из настоящего и «посылаемого» в неопределенное будущее. Впрочем, взаимосвязь религиозной жизни и утопических надежд – тема особая.
Для 3. Фрейда принципиальным стало различие между словами «Тгаиш» в значении «Nachttraum» – ночные грезы (в русском варианте – сновидения) и «Tagtraum» – дневные грезы. Акустика добавляет при этом и оттенок травматизма. «Дневная мечта», по Фрейду, более нейтральное, серьезное, активное понятие, более очевидно указывающее на деятельность фантазийной стороны сознания, позволяющее связать процесс воображения со скрытой объективно-реальной возможностью. В понятии «мечта» более выражен конструктивно-созидающий момент, связанный с возникновением и выражением некоего Нового. Ведь затем и у Э. Блоха в его известных специалистам утоповедческих трудах речь идет в основном о «дневной мечте», о способности создания Нового. Той мечте, которая связана и с волей, и с желанием, и с определенной долей саморефлексии. Цирк, кино, театр, ярмарки, сказки, бульварные романы, танцы – все это непосредственно связано с дневными мечтами, с мечтами о лучшей жизни и счастье.
Каковы же, кстати, основания для того, чтобы говорить о значительной роли именно дневных мечтаний в жизни каждого человека? Если обратиться, отвечает на этот вопрос знаток наследия Э. Блоха (известного российскому читателю весьма фрагментарно) С.Е. Вершинин, к характеристике «Я есмь» – темноте проживаемого мгновения, то в ней мы выделили лишь одну грань – дистанцию между настоящим и прошлым, когда проживаемое становится переживанием. Однако в этой темноте есть и другой полюс, обращенный к будущему и даже соприкасающийся с ним. Если помнить о наличии побуждения (напора, тоски, стремления), то это побуждение именно к тому, чего у нас нет. «Завтра» – другое, лучшее, чем «Сегодня», – парит впереди. В этом смысле мы непрерывно перешагиваем из Теперь в Потом. Картина аффективного сознания выглядит как узкое актуальное сознание, имеющее две стороны. Одна сторона – это сфера забывания, «вечерние сумерки» сознания, другая – сфера предвосхищения будущего. Последняя – это как бы «сумерки впереди». Это состояние утреннего рассвета, когда предрассветная мгла не позволяет рассмотреть окружающие предметы и то, что впереди, но постепенно рассеивается.
«Согласно Фрейду, греза-сновидение имеет ряд особенностей:
1) во сне взрослое Я ослаблено и не может осуществлять цензуру;
2) из бодрствующего состояния сохраняются только «остатки дня», то есть разрозненные представления, используемые ночной фантазией;
3) внешний мир со своими практическими целями, со своей реальностью блокирован, Я возвращается к своему детскому Я.
Дневная мечта Блоха обладает противоположными качествами.
1) Она бодрствует и не является галлюцинацией. Она не давит на нас и всецело находится в нашей власти. Я свободно взмывает в неизвестность, прокладывает свой путь. Ясный дом мечты воздвигается по собственным представлениям, в то время как спящий никогда не знает, что ждет его за порогом бессознательного. В дневной мечте прекращается цензура, она более свободна, чем сновидение;
2) в дневной мечте Я не столь ослаблено, как ночью, в сновидении. И если Фрейд все время говорит о “детском Я”, то герой дневной мечты – всегда взрослая личность, “взрослое Я”. Носитель дневной мечты постоянно наполнен осознанной волей к лучшей жизни. Когда Цезарь стоял в Гадесе перед колонной Александра Македонского, он воскликнул: «40 лет, и еще ничего не сделано для бессмертия». В этой дневной мечте о бессмертии, отмечает Блох, Я, отреагировавшее подобным образом, было не детским Я, а Я взрослого (будущего) Цезаря. Такое Я – это Я взрослой силы. Таким образом, Я дневной мечты производит, согласно Блоху, «утопизирующее усиление себя самого»»[189].
Просто спящий (ночью) одинок в своих сновидениях и сосредоточен на себе. Я мечтателя связано с другими Я. Герой дневной мечты открыт миру. Дневная мечта шире ночной, ибо она связана с мечтами об улучшении мира, более открыта, так как она может и должна быть сообщена другому (другим). Конечно, и сами дневные мечты неоднородны. Одни из них представляют собой ослабляющее бегство от действительности и могут послужить добычей для обманщиков. Другие хотя и не мирятся с плохим наличным существованием, но и не отрываются от него. Именно эти другие являются надеждой в зародыше и поддаются научению. Своего рода «утопическая реальность», вполне реальна, отличаясь по своему качеству от других видов реальности. Она не больше и не меньше действительности, но по своему качеству она является открытой, бродящей, незаконченной и – еще не реальна для самой себя.
Э. Блох приходит к парадоксу описания: если бы эта утопическая реальность была реализована, она была бы максимумом действительности. Однако она, в силу своего особого качества, не является даже минимумом. Выход Блох видит в том, чтобы ввести специальные понятие для обозначения этого качества: субсистенция (Subsistenz, самостоятельное бытие), в отличие от экзистенции, – это материя, открытая вперед, в-возможности-сущее. В более практическом плане можно говорить о так называемых «индексах уровня бытия». Однако в конечном счете Блох снова подчеркивает: утопическая реальность, Еще-Не-Бытие «включает более сильную реальность, чем большинство до сих пор имевшихся».
Конечно, утопический потенциал существует и воспроизводится не только в индивидуальных дневных мечтах. Он сохраняется и транслируется в культуре и через культуру взаимодействует с повседневным жизненным миром дневных мечтаний. Тогда культура может пониматься, по справедливому замечанию некоторых авторов, как «резервуар утопических энергий». Есть и иные архетипы, содержащие «Невы-работанное, относительно Незаконченное, Незавершенное». Они связаны с коллективными фантазиями о странах с молочными реками и кисельными берегами, борьбой с драконом (Георгий-Победоносец, Аполлон, Зигфрид) и демоном зимы, который хочет убить молодое солнце; освобождением юной девы, находящейся в заточении у дракона (Персей и Андромеда). Наконец само время дракона и страна дракона (Египет, Ханаан, царство Антихриста перед наступлением Нового Иерусалима).
Сон Монарха и сон Анарха… Ночные кошмары будирующее-устрашительны, а дневные грезы – утешительны. Они призваны воспитывать – культуру страха. Процесс сотворения дневной утопии, вспомнилось в виде зачина творчество писателя С. Кржижановского и рефлексии над ним философа А.А. Грякалова, –
