Ливонская чума - Дарья Иволгина

— Здесь такое каждую ночь, мне кажется, — молвил он. — Удивительно изменились люди.

— Не изменились, — буркнул Штрик, — они такими были всегда. Просто общая беда освободила их. Где живет твой брат? Ты найдешь дорогу в темноте?

— Да, — сказал Лавр. — Идите за мной.

Они миновали десяток домов, затем улица пошла в гору. Стало темнее и вдруг луна ярко осветила дорогу. Стали видны заколоченные окна, разгромленные заборы, а во дворе одного дома, где ворота стояли распахнутыми настежь, лежало мертвое тело. Оно лежало, свернувшись, как будто человек просто спал, но писк мышей, объедавших неподвижную руку, не оставлял места для иллюзий: тот, кому некогда принадлежало это тело, уже покинул его.

— Не приближайтесь, — сказал своим спутникам Лавр.

Те переглянулись.

— Кто-то хоронит здесь мертвецов? — спросили они. — Или вы, русские, бросаете трупы прямо в домах?

— Я не знаю, как это происходит сейчас, — возразил Лавр, — однако мне хорошо известно, что мы пока что не входим в похоронную команду, так что дождемся хотя бы утра.

Это было признано справедливым.

Ломиться в дом Флора не стали, потому что там все спали. Просто устроились под воротами и задремали, привалившись друг к другу.

Утром их разбудил чей-то голос, прозвучавший из-за высокого прочного забора:

— Здесь есть кто-нибудь?

Лавр вскочил:

— Да!

— Вы голодны? Подождите!

Сверху на веревке спустился узел. Лавр принял подаяние, развернул его и увидел целую краюху хлеба и горсть сушеных яблок.

— Спасибо! — крикнул Лавр. — А могу ли я видеть Флора Олсуфьича?

Смутно знакомый мужской голос спросил:

— Кто пришел к нему? Он обычно не отворяет ворот.

— Скажи ему, что пришел Лаврентий, — был ответ.

— Боже! — вскрикнули за оградой, и ворота тотчас задергались, словно живые. Наконец они распахнулись, и Лавр увидел Харузина.

— Я должен был узнать твой голос, — виновато проговорил Сергей, — но никак не ожидал, что ты придешь.

— А напрасно! — сказал Лавр. — Флор — вот он не удивится. Где один брат, там и другой. Смотри, кого я привел с собой!

Он посторонился, впуская ливонцев. Те входили, насупившись, хмурые и недовольные.

— Их ты тоже не узнаешь? Старые наши друзья, Иордан из Рацебурга и Алебранд Штрик! Встретились по дороге!

Лавр так сиял, словно явился на праздник и привез с собой дорогие гостинцы.

— У нас ведь с ними война, — растерянно пробормотал Сергей.

Поступки Лаврентия часто ставили его в тупик, но еще никогда Харузин не ощущал себя таким растерянным, как в тот момент, когда Лавр втащил во двор Флоровского дома двоих ливонцев — и это в разгар войны за Ливонию! Да еще представлял их как друзей!

Оба ливонца, немолодые, уставшие, словно запорошенные пылью, выглядели очень угрюмо. Еще бы! Оказаться в зачумленном городе. Интересно бы выяснить, как такое случилось. Не пришли же они в Новгород добровольно…

На голоса из дома вышел сам Флор. За месяц сидения взаперти загар немного сошел с его просмоленного солнцем лица, вид у него был усталый, но вполне бодрый. Завидев Лавра, он просиял.

— Я так и знал, что рано или поздно ты явишься! — объявил Флор, сбегая с крыльца и бросаясь в объятия брата. — Теперь и чума отойдет от города!

Лавр смеялся и хлопал его по плечам.

— Все такой же! Сколько детей народил, сознавайся?

— Второй недавно появился, — сказал Флор. — Дочка.

— Девочка тоже прибыток, — сказал Лавр.

— Тебе откуда знать, — фыркнул Флор.

— Значит, ты раздаешь милостыню, — задумчиво молвил Лавр, оглядываясь в сторону забора. — Каждый день?

— А они каждый день и приходят, — сказал Флор. — Хлеба в городе почти не осталось. Корабли гниют в порту. Лучшее время пропадает. Еще неизвестно, как зиму переживем.

— Ну, как-нибудь Господь управит, — беспечно махнул рукой Лавр. — Помоги мне устроить моих ливонцев.

Флор обернулся к спутникам брата, кивнул им без улыбки — он узнал, конечно, обоих рыцарей, но особенной радости от встречи не выразил.

— Зачем они здесь? — понизив голос, спросил Флор у брата.

— Хотят умереть, служа людям, — ответил ему Лавр.

Харузин, слышавший этот разговор, ощутил острый приступ недоверия.

И тут же одернул себя. Ну вот почему так трудно поверить в то, что у людей могут быть возвышенные побуждения? А если это правда? Если их христианская вера по-настоящему живая и деятельная? Ордена их больше нет, а смысл жизни таким людям требуется обязательно.

И Харузин криво улыбнулся — больше своим мыслям, нежели гостям.

Ливонцы, похоже, прекрасно понимали, о чем думают русские.

— В этом доме нам жить нельзя, — сказал Штрик. — Где в городе больница?

— На окраине на старом складе есть одна, — сказал Флор. — Туда забирают тех, кто только что заболел. Если родные не отобьют. Считают: если кого унесли на тот склад, значит, все — человек уже мертв.

— А если он остается дома? — сморщил длинный нос Иордан.

— Сам знаешь, — отозвался Флор. — Люди сейчас умирают, как мухи.

— Кто-нибудь выздоровел?

— Насколько мне известно — пока ни одного, — ответил Флор. — Но случалось, человек, заболев, проживал неделю, прежде чем отойти.

— Скоро начнутся выздоровления, — сказал Лавр. — Чума слабеет. Рад был повидаться с тобой, брат.

— Ты с ливонцами? — поинтересовался Флор. — Здесь не останешься?

Лавр покачал головой.

— Должен же кто-то ходить за больными, — сказал он почти укоризненно.

Флор кивнул, приняв упрек как должное.

— А кто-то должен остаться в живых, Лаврентий. После чумы в городе будет много работы.

— Я ведь тоже не умру, — напомнил брату Лавр с самым невозмутимым видом.

Они обнялись еще раз и разошлись. Флор заложил засов на воротах. Он знал, что Наталья стоит возле окна и смотрит на происходящее во дворе, и грустно усмехнулся: жена может не беспокоиться, он не уйдет — кто-то должен остаться в доме, чтобы защищать домочадцев, если разгромы и беспорядки начнутся в Новгороде не на шутку.

И только повернувшись ко входу в дом Флор заметил, что Харузина здесь больше нет.

Эльвэнильдо ушел вместе с Лавром и ливонцами.

Больница, наскоро устроенная на старом складе, среди товара, за которым никто больше не придет, представляла собой нечто чудовищное. Если припоминать американские сериалы, вроде «Санта-Барбары», где какой-нибудь «несчастный миллионер» серий так двадцать лежит в коме, в присутствии мигающих приборов, чистейшего белья, красивой мулатки-санитарки в голубеньком похрустывающем халатике, и периодически появляющихся в палате озадаченных детей и опечаленной «недовдовы», — ну тогда можно вообще, наверное, cpaзу застрелиться.

Однако были у Харузина и другие воспоминания. Вроде больницы «имени 25 Октября», где умерла его прабабушка. Старушка была признана «неперспективной» — ее увезли с инсультом ночью, а наутро мама и Сережа отправились ее навестить.

В длинных серо-зеленых коридорах, тускло освещенных лампочками, пыльными и засиженными мухами, сидели, бродили, лежали люди. Кровати стояли вдоль стен, на них кто-то страдал. Резко воняло мочой и какими-то химикатами (впоследствии Сереже делалось дурно в школе, если он улавливал похожий запах в кабинете химии). Из мужского туалета настырно и промозгло тянуло старым табачищем. Сестры, коренастые, горластые, в грязных белых одеждах, бегали по коридорам на сильных, коротких ножках и стучали босоножками по линолеуму. Они даже не пытались уличать больных за то, что те курят, нарушая все правила. Пусть перед смертью порадуются, все равно им недолго осталось.

Среди этого бесконечного фестиваля страданий угасала прабабушка, всегда чистенькая и аккуратненькая старушечка с пожелтевшим, сморщенным личиком. Морщинки — и те лежали на нем аккуратненькими венчиками. Прабабушка улыбалась чему-то. Так с улыбкой и умерла — к вечеру того же дня.

Потом ее хоронили, с орденами, оркестром, выступающими от завода и двумя бывшими сослуживцами по полку (во время войны прабабушка была связисткой).

Долгое время Сергей полагал, что это воспоминание — самое жуткое и самоё «взрослое» в его жизни. И лишь оказавшись в чумном бараке в Новгороде 1561 года, он понял: у ада на самом деле не существует дна. Опускаться можно как угодно низко — все равно бездна под ногами останется.

«Где царство дьявола, там преизобилует благодать», — сказал ему Лаврентий.

Ни Лавр, ни ливонцы даже не удивились, когда заметили, что Харузин решил присоединиться к ним. Сергею было стыдно за свои мысли о ливонцах, о чем он, естественно, никому рассказывать не стал. Проглотил их, как какую-то отвратительную тухлятину, и постарался позабыть.

Ему поручили носить воду из ближнего колодца и из Волхова, и он по целым дням таскался с бадьями.