Письма Йони: портрет героя - Йонатан Нетаньягу

евреи пробудились к действию и два десятка лет держались за свое государство, но потом были разгромлены и превратились снова в бездомных скитальцев. Я принадлежу Израилю, отец, так же, как Израиль принадлежит мне, тебе и каждому еврею. Я принадлежу ему сейчас, в момент, когда он стоит перед очередным взрывом (кото* рый, как я от всего сердца надеюсь, не произойдет) – в тот момент, когда каждый военнообязанный гражданин призывается на два-три месяца в армию, когда весь народ Израиля един в своем желании продолжать независимое существование и в сознании того, что есть у него на это право, что все зависит от его желания и от его готовности пожертвовать ради этого всем. Поэтому я должен сейчас быть здесь. Невозможно сейчас находиться в Бостоне. Туда я смогу вернуться через несколько лет, когда все успокоится, но не сейчас.

Ты Израилю отдал гораздо больше лет жизни, чем я, и, без сомнения, ты и чувствуешь, и постигаешь умом и знанием многое из того, что я только чувствую. Потому мне кажется смешным проповедовать сионизм именно вам, объясняя свою позицию в отношении нашей страны. Я сражался не раз и не два за наше право в ней жить. И было нечто нереальное, нечто от дурного сна, оставлять Израиль после Шестидневной войны.

Дорогой папа! 31. 7. 68

Я связался по твоей просьбе с учителем Танаха по поводу Идо. К учителю, который в будущем году будет преподавать Танах в Еврейской гимназии, направил меня д-р Брайман. Побывал у него с Идо, и впечатление учитель производит хорошее. Идо с ним уже позанимался один урок и очень доволен. У нас Идо бывает часто. Каждый день мы проводим вместе по крайней мере часа два. Он просто прелесть – умный и красивый. Удовольствие с ним общаться.

Биби приезжает в Иерусалим очень редко. Мы почти не видимся. Надеюсь, что в эту субботу он во всяком случае приедет. Каждое его посещение – это праздник. Хорошо нам втроем.

Что еще тебе рассказать? Настроение у нас обычное. Трудно его определить. Это грусть, гнев и бессилие перед примитивным врагом, жаждущим крови и мести, чьи поступки определяются не логикой, а темными желаниями и чувствами кровожадного дикаря. Не верится, что нашей гибели добивается такой именно тип людей и что мы должны снова и снова с ними воевать – для самозащиты и потому что нет выбора.

Помимо случая с захватом самолета Эль-Аль, в стране ежедневно происходят диверсии. Вчера, например, обна- ружили пуговичную мину на улице Бен-Маймона в Реха- вии. Невероятно! Каждый день гибнут люди. Позавчера убит во время погони за террористами полковник, командир бригады парашютистов, к которой принадлежу и я. До каких пор мы будем терпеть? Ввиду всех этих убийств и заявлений арабских руководителей, недалек, по-видимому, тот день, когда нам придется воевать против арабов в четвертый раз. Может, это случится через год, а может, через три года. Но кажется мне, что мы находимся в тупике, в конце которого только война.

Дорогая мама! 31.7.68

Сегодня вечером я предстану перед врачебной комиссией Отдела по восстановлению работоспособности при Министерстве обороны, и мне определят процент инвалидности. Рука в отличном состоянии – сильная и способная производить любые действия.

Только приехав сюда, мы поняли, как нам недоставало Израиля. В Америке я чувствовал себя плохо – не в смысле занятий, а в смысле пустоты, которую отсутствие Израиля создало внутри меня.

Дорогие мама и папа! 11. 8. 68

Выяснилось, что нам необычайно повезло. После войны решено было заселить пространство между горой Скопус и Иерусалимом, т. е. тем, что было Иерусалимом до войны. Объявили конкурс на приобретение участков в Гиват ха-Мивтар, находящейся в 300 метрах от района Паги, Вокруг холма нят арабских кварталов, и шоссе,

ведущее к нему, идет прямо к центру города. Желающих оказалось очень много, поэтому от каждого заинтересованного потребовали 1600 лир задатка. Йона и Мики позаботились о нас, пока мы были за границей. Но мы тогда не отнеслись к этому серьезно, так как шанс получить участок был очень слабым. Произвели общую жеребьевку, а также отдельную – для инвалидов армии, – и я попал в число выигравших.

Дорогие папа и мама! 17. 8. 68

Сегодня годовщина нашей с Тути свадьбы.

Так много всего произошло с того дня на горе Скопус, через месяц после моего выхода из больницы и через полтора месяца после окончания войны. Невольно приходят в голову все те же мысли о прошедшей войне. Как было бы хорошо сказать: "Война кончилась". Как было бы просто, если бы и в самом деле это была бы "прошедшая война", а теперь она – только часть далекого прошлого. Но не так это. С июня 1967 года я успел так много сделать: женился, поехал в Америку, учился в Гарварде, путешествовал по Канаде, а до этого, по дороге в Америку, побывали мы также и в Париже, а после этого вернулись в Израиль, и я работал, путешествовал и устраивался. И при всем при этом – преходящей была не война, а все, что за ней последовало.

Вошла в меня какая-то грусть и никак не отвяжется. Не то, чтобы она владела мною или управляла моими поступками, но она во мне, она существует, погруженная глубоко внутрь, в хорошо укрытое место. Место это – не пустота, в нем тяжелый осадок. Это как бы тяжелая пустота. Возможно, что это чувство есть не только во мне. Иногда я ощущаю глубину и слышу крик той же пустоты и в других, во всех тех товарищах, что вышли из войны невредимыми. Мне кажется, все мы раненые, все стали другими – уязвимыми, озабоченными всем, что происходит. Мы стали гораздо старше. Той гармонии, что характерна для мира молодого человека, больше во мне

нет. Хоть я еще молод, силен и уверен в себе и в своих возможностях, но при этом я не могу уйти от ощущения какой-то старости. Так как старым в смысле количества лет я никогда не был, то и не знаю, такое ли это чувство, как то, что приходит с возрастом. Так или иначе – это старость, особая старость молодых.

Когда я пытаюсь объяснить себе, почему это так и почему возникло во мне это чувство, я прихожу к выводу, что не только сама война, убийства, смерть, раненые и искалеченные тому причиной. Это можно преодолеть. Это, возможно, смягчается временем. Причина – в сознании бессилия, и вызвано оно войной, у которой нет конца. Потому что война не кончилась и, мне кажется, будет длиться и длиться. Июньская война была только одной из битв. Война идет сейчас – сегодня, вчера и завтра. Идет – с каждой миной, с каждым убийством и с каждой бомбой, взорвавшейся в Иерусалиме, с каждым выстрелом на севере или на юге. Это "затишье" перед следующей бурей. Не сомневаюсь, что война придет. Я также не сомневаюсь, что мы победим в ней. Но до каких пор это будет продолжаться? Уничтожить арабский народ мы не сможем, слишком их много, и слишком сильная у них поддержка. Понятно, что мы будем их бить снова и снова, и у нас будет полное оправдание бить их каждый раз сильнее. Сознание этого нас радует, но радость эта смешана с грустью. Мы ведь молоды и созданы не только для войн. Я собираюсь продолжать учиться. Я хочу этого, мне это интересно. Но я не могу видеть в этом свое главное предназначение. Даже если занятия наукой и правильное дело – убежден, что важно не это. Отсюда грусть, о которой я говорил выше, – грусть молодых людей, предназначенных войне, у которой нет конца.