Белая ласточка - Ольга Коренева

Продолжая вычитывать, он то и дело поглядывает на Лизу. Синим подкрашенные ресницы, удлиненное лицо... И замечает белый мазок на ее лице. Что это, след зубного порошка или наспех нанесенной пудры? Его рука сама тянется через стол, ладонью он отирает ей щеку.

— Чего? — растерянно спрашивает она.

— Хорошие стихи, — почему-то отвечает он.

— То есть как?.. Какие стихи?

— Э-э... М-м... — мнется он. — Сейчас. «Полосатый, как судья в хоккее, входит в заросль уссурийский тигр...»

— А-а! — говорит она. — Ладно.

Она покусывает губу. А он ждет, что она сейчас отодвинется, рассердится... Нет, она продолжает читать. Ему с ней хорошо по-настоящему. И жаль, что вот только так у них, и ничего другого тут не придумаешь. Перекуры у окна, встречи в столовой... И не решается он ни сделать ничего, ни сказать.

Вот лет пятнадцать назад, с Викой, тогда иначе было! Она как раз явилась из отпуска, посвежевшая и нарядная, подошла к нему в коридоре и, весело щебеча, заявила невзначай:

— А знаешь, Димочка, пожалуй, ты меня любишь.

— Я? — удивился он. — А пожалуй, да.

— Тогда мы, пожалуй, поженимся, — сказала она.

— Я, пожалуй, подумаю, — ответил он, все так же пошучивая.

— Думай, Дима, — сказала она уходя и, оглянувшись, добавила: — Думай!

А через день он подарил ей котенка и сделал предложение. В юности он вообще думал мало. А теперь уже, пожалуй, поздновато передумывать. Конечно, он мог бы сообразить тогда, что дело не в яркой внешности, не в умении производить эффект, Вика это может! — а в другом. Впрочем, что он тогда понимал, мальчишка? Ничего он не понимал. А все же, в чем вся соль? Может, в том, что любовь так просто не дается?.. Любовь — это когда двоим есть о чем говорить друг с другом и о чем молчать друг с другом... Вот Вика и Лиза, одна у них профессия, в чем-то даже похожи. Правда, разница есть. Та умеет себя подать, а эта — нет... Но с этой ему хорошо. А с той — так себе, никак.

Дмитрий Юрьевич усмехнулся вдруг. «Выходит, я вроде бы любитель машинисток: Вика, Лиза... Но что делать, раз это такая распространенная специальность. Думай, Дима... Это она тогда верно сказала. А что тут можно придумать?..»

И вдруг ему представилось: вот сейчас придет он на работу, вызовет машинистку... Откроется дверь и войдет другая женщина, не Лиза... «А где же?..» — спросит он, уже чувствуя противный мятный холодок внутри (вот она, приснившаяся неприятность!).

«Кто? — переспросит другая машинистка. — Она? Уволилась. Еще вчера». Вот это будет номер! Значит, он никогда больше ее не увидит? Что тогда сделает он, Дмитрий Юрьевич, такой нерешительный, зануда, каким считают его многие, вечный раб обстоятельств?

Автобус подкатил к остановке на площади. Вон сбоку и здание министерства... Продвигаясь к двери, он уже знал, что, если ее нет, он работать сегодня не сможет. И вообще, на что ему эта работа! — вдруг обожгла его мысль. Думай, думай, Дима, раб обстоятельств... Если она так поступит, сделает такой шаг, то и он... Где, на какой улице, дай бог памяти, она живет?

Автобус остановился. Водитель в микрофон объявил остановку. «Пассажиры, оплачивайте проезд...»

НОЧНЫЕ ГОЛОСА

Женщина с ведрами идет к колодцу. По дороге весело с кем-то переговаривается. Из-за штакетника видны только голова ее и плечи, а собеседника и вовсе не видать. То ли ребенок, то ли кто-то низенький, старичок... Серые планки штакетника, мелькая, бегут по ее выгоревшему платью, и кажется, будто это забор движется мимо женщины. Лицо у нее медное от ветра и

солнца, грубое, доброе. Плечи широкие, коромысло степенно покачивается на них, звякают ведра. То и дело она оборачивается, улыбается кому-то, и видна ее сильная шея. Волосы туго закручены на затылке. Лет ей тридцать, а может, и за сорок. Вот женщина прошла, вот уже у колодца.

Теперь Надя отсюда, из окна, видит всю ее фигуру.

Не очень-то стройна, сколочена так же накрепко и просто, как сруб колодца, куда она со звоном запускает цепь.

За женщиной плетется мохнатая коза. У козы тонкие полуизогнутые рожки... Женщину и козу заслоняет вдруг толпа идущих — это с поезда. Люди с битком набитыми сумками идут мимо... Широкая панама с загнутыми полями проплывает над забором. Лицо под панамой как пареная репа, длинный нос, очки в черной оправе, и ворот толстой, наглухо застегнутой кофты. А, да это тетя Лера. Видать, в город ездила за продуктами. На миг она загородила и женщину, и колодец. Панама трясется в такт ее тяжелым, солдатским шагам.

Прошла. Коза вдруг заскакала вприпрыжку, как пес. У козы черные надбровья и кокетливая полоска на носу. А удлиненное рыльце чудесно своей белизной. Коза изящнее своей хозяйки. Женщина опять оборачивается, смеется. С козой разговаривает.

А Надя сидит на подоконнике, ноги босые поджала, глядит в окно. На коленях косточки выпирают, кожа натянулась, побледнела на сгибах. Солнце жгучее, ветер. Скоро подруга ее Таня кончит заниматься, зайдет — и они пойдут на речку. Скорей бы! Одной неохота. В палисаднике бродит Вовка, томится, за калитку поглядывает. Таню ждет. То-то он выбритый, причесанный, в чистой рубашке. Надя глядит на свои руки — отлично загорела за две недели.

За окном береза, она мохнатая, как коза. Ветвистая. А на кухне бабушка с тетей Верой обед готовят. Надя думает: в городе сейчас — жуть. Неделю назад еще не было такой жары, и то невмоготу. Хорошо, что отпуск на самый зной пришелся.

Вспомнила работу. Длинное тесное помещение, накаленное от жары, от духоты, от распаренных людей за столами. Окна распахнуты, за окнами асфальт плавится, излучает парной химический дух, и все внутри пропитано этим духом. В узкой мастерской он соединяется с запахами красок, духов, потных тел, едва прикрытых легкими платьями. Груды посуды на столах, быстрые легкие мазки мастериц, идет работа...

И вдруг такое — хвойный воздух, солнечный свет. Аж в ушах звенит, кузнечиково звенит воздух! Как дышится легко! Солнце нестерпимо яркое и ласковое! Теплый песок ластится под босыми пятками. Возгласы бабушки и тети Веры:

— Ой, кто приехал! А тощая-то, ну и кощей! А бледная! Замучили совсем девчонку! Ну, мы тебя здесь вылечим, раскормим. Сейчас чайку с медком попьем, устала поди. А Вовка-то, знаешь, тут девушку завел, красотку. Таней зовут...

И пошли разговоры — про Вовку, про Таню, про учительницу Танину тетю Леру; это она поселила на лето у себя на даче очередную ученицу. Да и муштрует ее, готовит заранее в консерваторию, куда каждый год поступают ее ученики. Она, тетя Лера-то, Валерия Федоровна, с характером. Вовка не заходит в ее двор за Таней. Таня сама сюда приходит, когда отзанимается.

Такие пошли в тот день разговоры... А Надя лишь фыркала недоверчиво. Надо же, длинный Вовка, нескладный, застенчивый до смерти, и вдруг — девушку завел! Не верится даже... Но во дворе появилась Таня — высокая, светловолосая. Сарафан стильный, с оборкой по подолу, а фигура статная, крепкая. Она вроде чуть смущена, она выглядит совсем еще юной и в то же время сильной, зрелой. Это она, Таня, Вовкина девушка... На вид она старше своих семнадцати.

Надя сидит на подоконнике, ждет подругу.

Береза мохнатится за окном, Вовка слоняется по палисаднику. Надя берет зеркало, рассматривает себя: лицо розово от солнца, нос морковный. Прямые соломенные патлы. Говорят, она похожа на свою незамужнюю тетку: тетю Веру.

Мама говорила, мол, замужество лишает женщину многого. Например, сил, свободного времени, полета. Будь сама мама свободной, как тетя Вера, давно была бы она известной художницей, а из-за этой хозяйственной возни, детей, мужа, пришлось ей довольствоваться скромной работенкой, разрисовкой посуды в мастерской... А почему же тогда тетя Вера не стала известной? Работает, как вол, и считает долгом помогать то замужней сестре, то брату женатому, то взрослым племянникам. Вернее, они так считают... Она, де, счастливая, со своей мамой живет (с Надиной бабушкой, значит), и нет у нее семейных забот.

Надя рассматривает в зеркало свои ноги, маленькие, узкие ступни. Думает: «Мне уже девятнадцать. Работа, отпуск на 24 дня, работа. Груды тарелок, чашек, блюдец, солонок, чайников. Синий мазок, золотой, розовый, черный, аккуратнее води кисточкой... Конец рабочего дня. Вместе с мамой — на остановку».

— Мам, можно мне на праздник к Наташе пойти, у нее восьмого марта вечеринка?

— С ума сошла! На этих вечеринках всегда пьянки, мордобой. Покалечит тебя какой-нибудь ухарь. Дома сиди, рисуй, пока время есть...

Вот так всегда. А теперь — красота, сколько свободного времени!

Свист за окном. Условный посвист... Надя выглядывает, мигом соскакивает с подоконника. Таня пришла. Мастерски Танька свистит, совсем как парень.

— Привет! Отзанималась?

— Не совсем еще, — улыбается Таня и закручивает на затылке пышные волосы. — А Вовка где?