Рассказчица историй - Наталья Резанова

Но колебание воздуха уловила и вяло отодвинулась в сторону. Дротик пролетел мимо и звякнул о плиты.

— А теперь достань меня, если можешь! — раздался сорванный голос.

Я с трудом повернула голову (мышцы болели, как проклятые). Передо мной высилась башенка, слишком узкая для того, чтобы там мог поместиться хоть один стрелок. Я сказала Хепри, что признаю целесообразность, но в этом дворце никакой целесообразности не было. Локтях в пятидесяти от меня красовалась точно такая же башенка, между ними горбатился мостик, на нем стоял Аглибол с еще отведенной для броска рукой.

— А, это ты, — без любопытства сказала я. — Ступай, отскреби от стены своего царя.

— Ну, попробуй, убей меня! — кричал он. — Достань меня! Иди сюда! Последний гвардеец последнего царя не сдается без боя! Вы, поганые рабы, уничтожили все, что было светлого в этом мире, так уничтожь и меня!

Я утомленно махнула рукой.

— Шел бы ты отсюда. Ты мне надоел.

Но он не уходил. Наверное, мечтал о поединке на горбатом мосту над горящим рвом, о поединке замечательно красивом и благородном… Звенящие клинки и рыжее пламя во тьме, последний гвардеец последнего царя убивает "гнусную варварку и гибнет сам…

А может, он просто был уверен, что я не смогу до него добраться. Ведь я не знала, как перебраться через эту дурацкую башенку.

Позади меня раздался топот. Я обернулась. Это был юный Архилох, о котором мне уже приходилось упоминать.

— Военный Вождь! — выдохнул он. — Дворец полностью захвачен! Гвардия побеждена! Но Хтония передает, что нужно уходить, потому что огонь из рвов уже перекинулся на внутренние постройки.

— Убей меня! — надрывался Аглибол.

Он надоел мне окончательно. И почему-то вспомнился мне Парис. Перевертыши. Насмешка…

— Много тебе чести умереть от женской руки! Застрели его, Архилох.

Юноша с готовностью извлек лук, достал стрелу из колчана, прицелился и выстрелил. Но стрелок он был хотя и старательный, да неважный. Стрела попала Аглиболу не в сердце, как положено, а в левое плечо.

Кажется, он совершенно не ожидал от меня подобного приказа, потому что перестал кричать, а замер, ошеломленно уставясь на стрелу, торчавшую в его теле.

— Ну, кто же так стреляет? — я зашла Архилоху за спину, чтобы поправить ему стойку. — Вспомни, как тебя учили. Позиция наискось. Направление ветра учел? Значит, целься левее. Теперь проверь натяжение. Стой, куда ты тетиву до плеча тянешь? И грудь зачем выпятил? Левое предплечье не сгибать. И голову на плечо не укладывай. Стрела — на уровне глаз, вправо от лука. Где у тебя право? А теперь — тетиву на полную длину стрелы — до мочки уха…

Аглибол поднял голову, и я впервые увидела ужас на его лице.

Я собиралась всего-навсего поучить парня стрелять. Но Аглибол явно решил, что я нарочно отдаю его неумелому стрелку, чтобы поразвлечься его, Аглибол а, мучениями. Наверное, такие развлечения дворцовой гвардии были здесь привычны. Иначе я не могу объяснить себе, почему Аглибол, все время, что яего знала, настроенный на красивую и славную смерть и готовый встретить ее лицом к лицу, дрогнул и побежал. Побежал, спотыкаясь, по мосту.

Все быстрее темнело, а мост был горбат и без перил. Человеку при таких обстоятельствах, особенно если он ранен, даже легко, надо соблюдать большую осторожность.

Не знаю, помнил ли об осторожности Аг-либол. Не знаю, помнил ли он вообще о чем-либо.

И он споткнулся и полетел вниз, туда, где за клубами черного вонючего дыма пылала «кровь огня», а точнее — черная, вязкая тягучая кровь земли, которую людям в здравом уме никогда не надо у земли забирать.

Таким образом, что бы там впоследствии ни говорили, на самом деле я не убивала ни Хепри, ни Аглибол а. Но их смерть была гораздо мучительнее той, которой я собиралась их предать.

ИСТОРИЯ, КОТОРАЯ ОСТАЛАСЬ НЕРАСКАЗАННОЙ.

ЕЛЕНА-МЛАДШАЯ

Хороший рапсод прекратил бы петь, во всех красках представив гибель царя. Он собрал бы выручку и удалился. Хороший рассказчик историй умолк бы, сообщив о решении отправиться на Змеиное болото, и ушел промочить горло, оставив слушателей пораз мыслить, что к чему. Потому что рапсоду важны победы и поражения, а рассказчику — причины и следствия.

Но есть те, о ком не поют и не рассказывают. Вовсе не по злому умыслу. И не потому, что петь и говорить не о чем — хотя кое-кто считает иначе. О них просто забыли. И в Промежутке, пока рапсод и рассказчик выпивают, приберегая про запас рыдания и насмешки, хвалу и хулу, в недолгой тишине пусть прозвучит детский голос.

Меня зовут Елена. Это в честь моей тети. Она — самая красивая женщина в мире. Так все говорят. Я ее никогда не видела, но все твердят, что моя тетя — как богиня. А когда при этом вспоминают про меня, то мама удивляется: «И этого поскребыша я назвала Еленой?»

А отец молчит, лишь смеется, когда пьяный. Моя мать — царица, мой отец — царь, значит, я — царевна, но меня так никто не зовет.

Правда, Эли тоже никто не зовет царевной. Одну Хрису. И она живет во дворце, а Эли — нет, только приходит и всегда ругается с мамой.

Эли и Хриса — мои сестры. Они уже совсем большие, не то что я. И отец у них другой, не мой.

Еще у меня есть брат, но об этом нельзя говорить.

Хриса красивая и добрая, а Эли — некрасивая и злая. Она ходит вся в черном и волосы стрижет под самый корень. И на всех кри чит, и со мной не говорит никогда, но бывает, когда видит меня, шипит разные слова, которых я не понимаю.

Хриса не хочет мне их объяснить, лишь гладит по голове и плачет. Я не знаю, отчего она плачет.

Может, потому, что отец у нее умер? Но ведь это было давно, и он оказался плохим человеком. Он стал вторым мужем мамы.

А раньше, совсем давно, у нее был другой муж, и она была царицей в другой стране. А тот, плохой, пришел и убил маминого мужа и их маленького ребеночка. Взял в руки и ударил головой о стену. Мне мама никогда об этом не рассказывала, но я слышала, как она сказала Эли, когда та кричала на нее.

Они не видели, что я прячусь в углу. Когда я узнала, как убили ребеночка, я всю ночь плакала.

Нянька Килисса позвала маму. Та пришла и сердилась из-за того, что я не сплю. А я не могла сказать, я боялась сознаться, что подслушивала. И она еще больше сердилась и называла меня плаксой и заморышем.

Мама никогда не плачет. Она большая, красивая и вся в золоте, даже глаза подведены золотым порошком (может, потому и не плачет) и волосы им посыпаны. Ее все боятся, и я тоже.

Но я рада, что тот человек умер. А если бы он и меня захотел ударить о стену, потому что я маленькая? А мамина сестра, в честь которой меня назвали, вышла замуж за брата того плохого человека. Но потом от него убежала. Если он был такой же злой, как брат, я бы тоже убежала.