На музыке. Наука о человеческой одержимости звуком - Дэниел Левитин

расположенная за левым виском). Когда мы выдумываем что-то, этим почти всегда занимается левое полушарие мозга. Оно сочиняет истории, основанные на получаемой им ограниченной информации. Обычно ему удается придерживаться верной последовательности событий, однако оно пойдет на многое ради связности рассказа. Это явление обнаружил Майкл Газзанига при работе с пациентами, пережившими комиссуротомию — им хирургическим путем разделили два полушария мозга для облегчения трудноизлечимой эпилепсии. Большая часть входных и выходных связей мозга контралатеральна. Левое полушарие управляет движениями правой половины тела и обрабатывает информацию, поступившую из правого глаза. Левому полушарию пациента показывали изображение куриной лапы, а правому — дом, занесенный снегом (через правый и левый глаза соответственно). Между глазами устанавливали барьер так, чтобы каждый видел только одну картинку. Затем пациенту предлагалось выбрать из множества изображений то, которое наиболее тесно связано с каждым из двух предметов. Пациент указывал левым полушарием (то есть правой рукой) на курицу, а правым — на лопату. Пока все было предсказуемо: курица — к куриной лапке, а лопата — к заснеженному дому. Но когда Газзанига убирал барьер и спрашивал пациента, почему тот выбрал именно лопату, его левое полушарие видело и курицу, и лопату одновременно и выдавало историю, связывающую эти две картинки. «Лопата нужна для того, чтобы почистить курятник», — отвечал пациент, не сознавая, что видел заснеженный дом (своим невербальным правым полушарием), и выдумывая объяснение по ходу рассказа. Вот и еще одно доказательство в пользу точки зрения конструктивистов.

В Массачусетском технологическом институте в начале 1960-х годов Бенджамин Уайт продолжил дело гештальтистов, которые задавались вопросом, почему песня остается узнаваемой, несмотря на транспозицию и смену ритма. Уайт систематически искажал такие известные песни, как «Deck the Halls» («Зал украсьте») и «Michael, Row Your Boat Ashore» («Майкл, греби к берегу»). В некоторых случаях он изменял высоту всех звуков, а иногда и расстояния между ними по высоте так, чтобы сохранить музыкальный контур, но при этом уменьшить или увеличить интервал. Уайт воспроизводил мелодии задом наперед и менял ритм. Однако почти при любых искажениях испытуемые узнавали мелодию слишком часто, чтобы это можно было считать совпадением.

Уайт продемонстрировал, что большинство слушателей распознают транспонированную мелодию почти сразу и безошибочно. И все виды искажений оригинальной мелодии они тоже распознавали. Конструктивистская интерпретация этого явления состоит в том, что мозг извлекает некоторую обобщенную, инвариантную информацию о песнях и хранит ее в памяти. Если бы теория регистрации была верна, считают конструктивисты, то нам приходилось бы заново выполнять вычисления каждый раз, когда мы слышим песню в другой тональности, чтобы мозг сравнил текущую версию с единственным хранящимся у нас в памяти «верным» исполнением. Но память, похоже, содержит абстрактное обобщение, пригодное для последующего использования.

Теория регистрации следует старой идее моих любимых исследователей, психологов-гештальтистов, о том, что каждое переживание оставляет в мозге свой след или осадок. Эти ученые утверждали, что переживания хранятся в виде отпечатков, которые вновь активизируются, когда мы извлекаем из памяти определенные эпизоды. Такую теорию подтверждает множество экспериментальных данных. Роджер Шепард демонстрировал испытуемым сотни фотографий, каждая из которых была на экране всего несколько секунд. Неделю спустя он снова приглашал испытуемых в лабораторию и показывал им пару фотографий, одну из которых они уже видели, а вторую — нет. Во многих случаях «новые» фотографии лишь слегка отличались от старых, например углом наклона паруса на лодке или размером дерева на заднем плане. Испытуемые вспоминали, какую именно из двух фотографий видели на прошлой неделе, с поразительной точностью.

Дуглас Хинцман провел исследование, в ходе которого людям показывали строчные и заглавные буквы, отличающиеся начертанием шрифта. Например:

Ф л е й т а

В отличие от исследований, подтверждающих запоминание сути текста, в этом эксперименте испытуемые запоминали и конкретный шрифт.

Нам всем известно, что люди способны различать сотни, если не тысячи голосов. Вы, вероятно, узнаете голос своей матери по одному лишь произнесенному слову, даже если она не назовет себя. Вы сразу же узнаете голос своей супруги или супруга, а еще определите по тембру, что этот человек простужен или злится на вас. Кроме того, есть хорошо известные голоса — их десятки, если не сотни, — которые с легкостью идентифицируют многие: Вуди Аллена, Ричарда Никсона, Дрю Бэрримор, Уильяма Филдса, Граучо Маркса, Кэтрин Хэпбёрн, Клинта Иствуда, Стива Мартина. Мы можем удерживать звучание этих голосов в памяти и часто запоминаем определенные реплики или броские фразы: «Я не мошенник», «Назовите секретное слово и выиграйте сто долларов», «Давай, сделай мой день», «Ну, извини-и-те!». Мы запоминаем конкретные слова и конкретные голоса, а не только суть сказанного. Это подтверждает теорию регистрации.

С другой стороны, нам нравится слушать пародистов, которые с юмором имитируют голоса знаменитостей, и часто в самых смешных из таких номеров они произносят фразы, которых никогда не говорил тот, кого они передразнивают. Чтобы пародия удалась, у нас в памяти должен храниться некоторый отпечаток тембра голоса знаменитости отдельно от произносимых слов. Вот это уже противоречит теории регистрации, так как показывает, что в памяти закодированы лишь абстрактные свойства голоса, а не конкретные подробности сказанного. Однако мы можем утверждать, что тембр — свойство звука, неотделимое от других характеристик. Мы не противоречим теории регистрации, когда говорим, что кодируем определенные значения тембра в памяти, и при этом объясняем, почему можем распознать звучание кларнета, даже если на нем исполняют песню, которую мы никогда раньше не слышали.

Один из наиболее известных примеров в литературе по нейропсихологии — случай российского пациента, известного только по инициалу С., которого наблюдал врач Александр Лурия. У С. была гипермнезия — противоположность амнезии: вместо того чтобы все забыть, он все помнил. С. не мог распознать, что разные изображения одного и того же человека относятся к одному человеку. Если он видел, как кто-то улыбается, для него это было одно лицо, а если тот же человек хмурился — уже другое. Пациент с трудом интегрировал множество различных выражений лица и ракурсов в единое представление об одном и том же человеке. Он жаловался доктору Лурии: «У всех так много лиц!» С. не мог делать абстрактных обобщений, неповрежденной осталась лишь его система регистрации. Чтобы понимать устную речь, нам нужно абстрагироваться от различий в произношении одних и тех же слов у разных людей и от того, как звучит одна и та же фонема в разных контекстах. Как с этим согласуется теория регистрации?

Ученым нравится, когда все представления о мире разложены по полочкам. Допустить существование двух противоречащих друг другу теорий —