Мэр Кестербриджа - Томас Гарди

Утро было исключительно ясное для конца зимы Солнце так ярко освещало мостовую и дома на той стороне улицы, что отраженный ими свет заливал комнаты Люсетты. Внезапно раздался стук колес; на потолке, озаренном этим ровным светом, заплясали фантастические вереницы вращающихся светлых кругов, и обе приятельницы повернулись к окну. Какой-то диковинный экипаж остановился прямо против дома, словно его здесь выставили для обозрения.

То было недавно изобретенное сельскохозяйственное орудие — конная рядовая сеялка, которая в этом своем усовершенствованном виде была пока неизвестна на юге Англии, где все еще, как во времена Гептархии[21], сеяли при помощи древнего лукошка. Ее появление на хлебном рынке произвело такую же сенсацию, какую мог бы произвести летательный аппарат на Чаринг-Кроссе. Фермеры столпились вокруг сеялки, женщины норовили подойти к ней поближе, дети залезали под нее и в нее. Машина была окрашена в яркие — зеленые, желтые и красные — тона и походила на какое-то гигантское насекомое: нечто среднее между шершнем, кузнечиком и креветкой. Можно было бы также сравнить ее с фортепьяно, лишенным передней стенки. Люсетте пришло в голову именно это сравнение.

— Смотрите, это что-то вроде сельскохозяйственного фортепьяно, — сказала она.

— Она что-то делает с пшеницей, — проговорила Элизабет.

— Интересно, кому это вздумалось привезти ее сюда?

Обе подумали, что этот новатор, наверное, не кто иной, как Доналд Фарфрэ: хоть он и не фермер, а все-таки тесно связан с сельским хозяйством. Как бы откликаясь на их мысли, он в эту минуту сам появился на сцене, бросил взгляд на машину и принялся ее осматривать с таким видом, словно ее устройство было ему хорошо знакомо. При виде его наши наблюдательницы вздрогнули, а Элизабет отошла от окна в глубь комнаты и стала там, словно поглощенная созерцанием стенной обшивки. Она едва ли сознавала, что делает; в это время Люсетта, возбужденная стечением двух обстоятельств — своим новым нарядом и появлением Фарфрэ, — проговорила:

— Пойдемте посмотрим на эту машину, чем бы она там ни была.

Элизабет-Джейн вмиг надела шляпу и шаль и вместе с Люсеттой вышла из дому. Среди столпившихся земледельцев одна лишь Люсетта казалась настоящей владелицей новой сеялки, потому что она одна соперничала с нею в яркости красок.

Приятельницы с любопытством осматривали сеялку— ряды вложенных одна в другую трубок с широкими раструбами и небольшие совки, похожие на вращающиеся ложечки для соли; совки эти бросают зерно в раструбы, и, ссыпавшись по трубкам, оно падает на землю. Но вот кто-то проговорил:

— Доброе утро, Элизабет-Джейн.

Девушка подняла глаза и увидела отчима.

Он поздоровался с нею довольно сухим и резким тоном, и она так смутилась, что, утратив свое обычное спокойствие, нерешительно сказала первые пришедшие ей в голову слова:

— Это та дама, у которой я живу, отец… мисс Темплмэн.

Хенчард снял шляпу и широким жестом опустил ее, коснувшись колен. Мисс Темплмэн поклонилась.

— Мне очень приятно познакомиться с вами, мистер Хенчард, — сказала она. — Диковинная машина.

— Да, — отозвался Хенчард и принялся объяснять устройство машины, очень язвительно высмеивая его.

— А кто привез ее сюда? — спросила Люсетта.

— И не спрашивайте, сударыня! — ответил Хенчард. — Эта штука… да что там — нечего и думать, что она будет работать. Ее привез сюда один наш механик по совету некоего выскочки и наглеца, который воображает…

Но тут взгляд его упал на умоляющее лицо Элизабет-Джейн, и он умолк, вероятно, предположив, что ухаживание Доналда имеет успех.

Хенчард повернулся, собираясь уходить. И тут произошло событие, которое побудило его падчерицу заподозрить, что у нее галлюцинация. Она услышала шепот, как будто исходивший из уст Хенчарда, и в этом шепоте различила слова: «Вы не пожелали принять меня!», произнесенные укоризненным тоном и обращенные к Люсетте. Элизабет-Джейн не могла поверить, что они сказаны ее отчимом, — разве только он сказал их, обращаясь к одному из стоявших поблизости фермеров в желтых гетрах. Люсетта молчала, а Элизабет вскоре забыла об этих словах, так как услышала чью-то негромкую песню, казалось, исходившую из самой машины. Хенчард уже скрылся в торговых рядах. Приятельницы устремили взгляд на сеялку. За нею они увидели согнутую спину человека, который засунул голову внутрь, стараясь раскрыть несложные тайны ее механизма. Он тихонько напевал:

То было ясным летним днем,Садилось солнце за холмом,Шла Китти в платье голубомТропою горной в Гаури.

Элизабет мгновенно узнала певца, и лицо у нее стало виноватым, хоть она и не чувствовала за собой вины. Потом певца узнала Люсетта и, лучше владея собой, лукаво проговорила:

— Сеялка поет «Девушку из Гаури»… вот так чудеса!

Закончив наконец осмотр, молодой человек выпрямился и увидел приятельниц.

— Мы пришли посмотреть на удивительную новую сеялку, — сказала мисс Темплмэн. — Но с практической точки зрения эта машина бесполезна… ведь правда? — спросила она под влиянием объяснений Хенчарда.

— Бесполезна? Ну нет! — серьезно ответил Фарфрэ. — Здесь она произведет целую революцию! Сеятели уже не будут разбрасывать семена как попало, так что «иное падает при дороге, а иное в терние». Каждое зернышко попадет как раз туда, куда нужно, и только туда!

— Значит, романтика сева кончилась навсегда, — заметила Элизабет-Джейн, радуясь, что у нее с Фарфрэ есть хоть что-то общее: привычка к чтению библии. — «Кто наблюдает ветер, тому не сеять», сказал Екклезиаст, но теперь его слова уже потеряли значение. Как все меняется в жизни!

— Да, да… Так оно и должно быть! — согласился Доналд, устремив глаза куда-то вдаль. — Но такие машины уже появились на востоке и севере Англии, — добавил он, как бы оправдываясь.

Люсетта не принимала участия в их разговоре, ибо ее знакомство со священным писанием было довольно ограничено.

— Это ваша машина? — спросила она Фарфрэ.

— О нет, сударыня, — ответил он, смущаясь и благоговея при одном лишь звуке ее голоса, в то время как в присутствии Элизабет-Джейн он чувствовал себя свободно. — Нет, нет… я только дал совет приобрести ее.

Наступило молчание, во время которого Фарфрэ, казалось, не видел никого, кроме Люсетты; очевидно, он уже позабыл об Элизабет, привлеченный иной сферой, более яркой, чем та, в которой обитала она. Люсетта, чутьем угадывая, что его обуревают разнородные чувства и что тяга к делам столкнулась в нем с тягой к романтике, проговорила весело:

— Ну, не пренебрегайте своей машиной из-за нас, — и пошла домой вместе со своей компаньонкой.

Элизабет-Джейн чувствовала, что все это время была лишней, но не понимала, почему. Люсетта разъяснила ее недоумение, сказав, когда они обе снова уселись в гостиной:

— Я на днях случайно разговорилась с мистером Фарфрэ и потому поздоровалась с ним сегодня.

В этот день Люсетта была очень ласкова с Элизабет-Джейн. Обе они наблюдали, как толпа на рынке сначала густела, а потом мало-помалу стала редеть, по мере того как солнце медленно склонялось к западной окраине города и его косые лучи падали вдоль длинной улицы, освещая ее из конца в конец. Двуколки и повозки исчезали одна за другой, и наконец на улице не осталось ни одного экипажа. Мир на колесах исчез, его сменил мир пешеходов. Батраки с женами и детьми хлынули из деревень в город за покупками, и вместо стука колес и топота копыт, ранее заглушавших остальные шумы, теперь слышалось только шарканье множества ног. Сошли со сцены все сельскохозяйственные орудия, все фермеры, весь имущий класс. Торговля в городе из оптовой превратилась в розничную, и теперь из рук в руки переходили уже не фунты, как днем, а пенсы.

Люсетта и Элизабет видели все это, потому что не закрывали ставень, хотя уже наступила ночь и на улицах зажгли фонари. При слабом свете камина они разговаривали более непринужденно, чем при дневном.

— Ваш отец, вероятно, никогда не был вам близок, — проговорила Люсетта.

— Да. — И, позабыв о кратком миге, когда она услышала загадочные слова Хенчарда, видимо, обращенные к Люсетте, девушка продолжала: — Это объясняется тем, что он считает меня невоспитанной. Я старалась улучшить свои манеры, — вы представить себе не можете, как старалась! — но все напрасно! Разрыв между родителями тяжело отразился на мне. Вы не знаете, каково это, когда на твою жизнь падают такие тени.

Люсетта как-то съежилась.

— Да… то есть я не знаю таких теней, — сказала она, — но можно испытывать чувство стыда… позора… от других причин.

— Разве вы когда-нибудь испытывали эти чувства? — простодушно спросила младшая собеседница.

— О нет! — быстро ответила Люсетта. — Но я думала о… о том, что иногда случается женщине попасть в двусмысленное с точки зрения общества положение и — не по своей вине.