Век революции. Европа 1789 — 1848 - Эрик Хобсбаум

в эти области, поскольку был все еще занят к востоку от Рейна. В Португалии и Испании в гражданских войнах 1830-х годов абсолютистские и умеренно либеральные силы поддерживали каждая свою сторону, хотя либералы несколько энергичнее, и с помощью некоторых иностранных радикальных добровольцев, которые в какой-то мере предвещали филоиспанизм 1930-х[118]. В конце концов проблема решалась в этих странах соотношением местных сил. Перевес был то на одной стороне, то на другой с короткими перерывами (1833–1837, 1840–1843).

К востоку от Рейна ситуация оставалась почти такой же, как до 1830 г., все революции были подавлены. Германское и Итальянское восстания — при поддержке австрийцев, Польское восстание — намного серьезнее — русскими войсками. Более того, в этом регионе национальный вопрос стоял на первом месте. Все народы проживали в государствах, которые были либо слишком малы, либо слишком велики по национальному признаку: как члены разъединенных наций, разделенные или нет на малые княжества (Германия, Италия, Польша), как члены многонациональных империй (Габсбургской, Российской, Турецкой) или в том и другом качестве. Другое дело датчане или скандинавы, которые хоть и принадлежали в широком смысле слова к неабсолютистской зоне, жили сравнительно спокойной жизнью вне драматических коллизий остальной Европы.

Очень много общего было в революциях, проходивших на обеих территориях: как свидетельствуют факты, в 1848 г. революции охватили оба региона, хотя не все подряд части этих регионов. Тем не менее в каждом регионе было отмечено разное революционное рвение. В Западной Британии и Бельгии до настоящей революции дело не дошло, тогда как в Испании и Португалии и в меньшей степени в Швейцарии, где имела место острая общественная борьба, равной которой не отмечалось больше нигде (за исключением швейцарской гражданской войны в 1847 г.). В остальной же Европе возникло бросающееся в глаза различие между активностью «революционных» наций и пассивностью всех прочих. В связи с этим секретные службы Габсбургов были озабочены проблемой с поляками, итальянцами, а не австрийскими немцами, равно как и с постоянно неспокойными венграми, в то время как население из альпийских районов и славяне в других землях не внушали такого беспокойства. России лишь Польша доставляла хлопоты, в то время как турки все еще могли рассчитывать на то, что балканские славяне останутся спокойными.

Эти различия отражались на разной скорости эволюции и на социальных условиях разных стран и в 1830-х и в 1840-х гг. стали влиять на политику. Таким образом, развитая промышленность в Британии изменила ритм британской политики, в то время как большая часть континента находилась в самом тяжелом социальном кризисе 1846–1848 гг., в Британии же в это время наблюдалась депрессия исключительно в промышленности в 1841–1842 гг. (см. также гл. 9). Напротив, в то время как в 1820-х гг. группы молодых идеалистов могли, вероятно, надеяться на военный переворот, способный принести свободу России, равно как в Испании и во Франции, после 1830 г. социальная и политическая обстановка в России была менее чревата революцией, чем обстановка в Испании.

Тем не менее революционные проблемы Востока и Запада были сопоставимы, хотя и неодинаковы: они вели к росту напряжения между умеренными радикалами. На Западе умеренные либералы вышли из общего фронта оппозиции Реставрации и стали в ряды правительств. Более того, достигнув власти усилиями радикалов — потому что кто как не они сражались на баррикадах? — они тут же предали их. В те времена не было опаснее дела, чем связаться с демократией или республикой, как сказал Гизо, лидер оппозиции времен Реставрации и премьер-министр во времена июльской монархии: «Нет больше законных мотивов, нет благовидных предлогов для принципов и страстей, так долго прикрывавшихся знаменем демократии. То, что раньше было демократией, теперь анархия, демократический дух и теперь и дальше будет означать только революционный дух»{74}.

Более того, после короткого периода терпимости и усердия либералы начали умерять свой энтузиазм в дальнейшем осуществлении реформ и подавлять левых радикалов, а особенно революционеров из рабочего класса. В Британии «Генеральный союз» оуэнистов в 1834–1835 гг. и чартисты[119] столкнулись с враждебностью противников Закона о парламентской реформе, но также и тех, кто защищал его. Командующий вооруженными силами, развернутыми против чартистов в 1839 г., сочувствовал их требованиям, будучи радикалом из средних классов, но всегда держал их под контролем. Во Франции подавление республиканского восстания 1834 г. стало поворотным пунктом; в этом же году начались гонения на шестерых честных рабочих из Вельсина, которые пытались организовать профсоюз сельских рабочих («Мученики из Толпудла»); это стало началом борьбы против движений рабочего класса в Британии. Движения радикалов, республиканцев и нового пролетариата поэтому отошли от союза с либералами; умеренные, продолжая находиться в оппозиции, часто употребляли выражение «демократическая и социальная республика», которое теперь стало лозунгом левых.

Больше нигде в Европе революция не победила. Раскол между умеренными и радикалами и появление нового социалрево-люционного движения стали следствием поражения и анализа перспектив будущей победы. Умеренные — землевладельцы-виги и представители существующего среднего класса — возлагали свои надежды на реформы, которые проведет подходящее правительство при гибкой поддержке новых либеральных властей. Удобные правительства были редки. Савойя в Италии продолжала сочувствовать либерализму и все больше надеялась на поддержку умеренных, которые, в свою очередь, надеялись на ее поддержку в деле объединения страны. Группа либеральных католиков, воодушевленных таким странным и быстротечным явлением, как «либеральное папство» при папе Пие IX (1846), мечтала, и совершенно беспочвенно, о мобилизации сил церкви для этой цели. В Германии все мало-мальски заметные государства относились к либерализму не иначе как враждебно. Это не остановило некоторых умеренных — в гораздо меньшем числе, чем обычно представляется прусской исторической пропагандой, у которых только и был один Германский таможенный союз (1834), а все только и мечтали об удобном, хорошем монархе, а не о баррикадах. В Польше, где надежда на умеренную реформу при поддержке царя больше не вдохновляла польских магнатов и их окружение, которые всегда надеялись на это (Чарторыйские), умеренные теперь надеялись только на дипломатию Запада. Ни одна из этих надежд не была реалистичной при том положении вещей, какое было с 1830 по 1848 г.

Радикалы были также разочарованы поражением французов, которым не удалось сыграть роль международных освободителей, предначертанную для них Великой Революцией и революционной теорией. И в самом деле, это разочарование, растущий национализм 1830-х гг. (гл. 7) и сознание различий революционных программ в каждой стране разрушили интернационализм, к которому стремились революционеры в период Реставрации. Стратегические цели остались теми же. Неоякобинская Франция и, возможно (как думал Маркс), радикально интервенционалистская Британия все еще оставались незаменимы для дела европейского освобождения ввиду маловероятности российской революции