Век революции. Европа 1789 — 1848 - Эрик Хобсбаум

href="ch3.xhtml#id75" class="a">{75}. Тем не менее реакция национализма против франкоцентристского интернационализма взамен карбонариев приобрела эмоциональную окраску, которая хорошо сочеталась с новой модой на романтизм, много позаимствовавшей от левых после 1830 г.: апостолами движения антикарбонариев были такие сильно отличающиеся друг от друга люди, как сдержанный учитель музыки XVIII в., рационалист Буонарроти и взъерошенный и неловкий доморощенный трагик Дзузеппе Мадзини (1805–1872); под их руководством создавались различные тайные общества («Молодая Италия», «Молодая Германия», «Молодая Польша» и т. д., потом объединившиеся в «Молодую Европу»). Децентрализация революционного движения была оправдана обстановкой, поскольку в 1848 г. нации действительно поднимались отдельно, стихийно и одновременно. С другой стороны, эта децентрализация была неоправданна потому, что стимул к одновременному выступлению исходил снова от Франции, и нежелание Франции играть роль освободителя явилось причиной поражения этих движений.

Романтично это или нет, но радикалы отвергли надежды умеренных на монархов и власти по практическим и идеологическим соображениям. Народы должны быть готовы сами завоевать свою свободу, поскольку больше никто этого за них не сделает, мнение, которое одновременно было принято пролетарско-социалистическими движениями. Они должны сами завоевать ее прямыми действиями. Эти мысли зародились еще у карбонариев на все случаи, когда массы остаются пассивными. В конечном счете это было неэффективно, хотя между нелепыми методами Мадзини с его попыткой вторжения в Савойю и рядом продолжительных попыток польских демократов вызвать и возродить партизанскую войну в своей стране после поражения восстания 1831 г. — большая разница. Но сама решимость радикалов — захватить власть без или против специально учрежденных сил — породила новый раскол в их рядах. Были они готовы или нет осуществить захват власти путем социальной революции?

IV

Этот вопрос обсуждался повсюду, за исключением США, где уже никто не сомневался в необходимости привлечения к политике простого народа, так как это уже сделала джексоновская демократия[120]. Но несмотря на то, что в США партия рабочего класса появилась в 1828–1829 гг., социальная революция европейского образца не подходила для этой большой и быстро развивающейся страны, хотя отдельные поводы для недовольства существовали и тут. Вопрос этот не имел значения для Латинской Америки, где ни одному политическому деятелю, за исключением, возможно, мексиканских политиков, не приходила мысль призывать к революции индейцев (крестьян и сельских рабочих), рабов-негров или даже мелких фермеров, ремесленников или городскую бедноту для каких бы то ни было целей. Но в Западной Европе, где социальная революция городской бедноты была реально возможна, а в крупных аграрных районах Европы — аграрная, вопрос о том, призывать или нет народные массы, был актуальным и неизбежным. Повсюду в Западной Европе был очевиден рост активности бедноты, особенно городской. Даже в имперской Вене это отразилось на отношении к мелкой буржуазии и плебеям в провинциальном популярном театре. В наполеоновский период в их пьесах соединялось добродушие (Gemuetlichkeit) с наивной габсбургской лояльностью. Величайший писатель 1820-х гг. Фердинанд Раймунд наводнил сцену сказками, печалью и ностальгией по утраченной невинности, простоте, традициям некапиталистического общества. Но с 1835 г. в ролях ведущего актера (Иоганна Нестроя), который был главным образом художником социальным и политическим, начали преобладать горькое и диалектическое остроумие, дух разрушения, которые сделали его в 1848 г. революционером-энтузиастом. Даже германские эмигранты, выезжавшие из Гавра, объясняли свой отъезд в США, в страну европейских бедняков, который начался с 1830-х гг., тем, что там нет короля{76}.

Недовольство в городах стало характерным для Западной Европы. Пролетарские и социалистические движения наблюдались главным образом в странах двойственной революции — Британии и Франции. В Британии оно возникло приблизительно в 1830 г. и приняло зрелую форму массового движения рабочей бедноты, которая считала вигов и либералов возможными предателями, а капиталистов — несомненными врагами. Широкое движение Народной Хартии, которое приблизилось к своему апогею в 1839–1842 гг., оставалось влиятельным вплоть до 1848 г. и стало самым значительным достижением рабочего движения. Британский социализм и профсоюзы были намного слабее. Он начал бурно развиваться в 1829–1834 гг. привлекая большинство воинственно настроенных рабочих своими учениями (которые распространялись главным образом среди ремесленников и квалифицированных рабочих с начала 1820-х годов) и попытками организовать национальные «всеобщие союзы» рабочего класса, которые под воздействием оуэнистов даже пытались создать всеобщую кооперативную экономику с тем, чтобы одержать верх над капитализмом. Разочарование после билля о реформе 1832 г.[121], которое заставило рабочее движение примкнуть к этим оуэнистам, кооператорам, примитивным революционным синдикалистам и т. п., и их неспособность разработать эффективную политическую стратегию и обрести лидерство и систематические нападки со стороны нанимателей и правительства разрушили движение в 1834–1836 гг. Это поражение сократило численность социалистов до немногих пропагандистских и образовательных групп, находящихся вне главного потока рабочей агитации; осталось также новое, более умеренное движение производителей товаров народного потребления в форме кооперативных предприятий, возникших вначале в Рочдейле и Ланкашире начиная с 1844 г. В том-то и парадокс, что наивысшая точка развития революционного движения масс в Британии — чартизм — был менее идеологизирован, зато более зрел политически, чем движение 1829–1834 гг. Но это не спасло его от поражения из-за политической слабости лидеров, местных и фракционных разногласий и неспособности на согласованные национальные действия, а только на подготовку угрожающих петиций.

Во Франции не существовало никакого относительно массового движения промышленной рабочей бедноты, костяк движения рабочего класса во Франции 1830–1848 гг. составляли городские ремесленники и поденщики, особенно квалифицированные рабочие в центрах традиционной кустарной и надомной промышленности, таких как шелковое производство в Лионе (суперреволюционные ткачи Лиона были не работниками по найму за заработную плату, но мелкими ремесленниками). Более того, разнообразные направления утопического социализма, последователи таких социалистов, как Сен-Симон, Фурье, Коббет и другие, не были заинтересованы в политической агитации, хотя на деле их небольшие секты и группы — особенно фурьеристы — должны были действовать как руководящее ядро рабочего класса и организаторы масс перед революционным выступлением 1848 г. С другой стороны, во Франции существовали сильные и политически высокоразвитые традиции левого якобинства и бабувизма, большая часть представителей которых после 1830 г. стали коммунистами. Самым грозным лидером коммунистов был Огюст Бланки (1805–1881), ученик Буонарроти.

С точки зрения социального анализа теория бланкизма мало что внесла в учение о социализме, кроме решительного заявления о том, что пролетариат — это передовая часть рабочего класса, а средний класс (теперь уже не высший) — его главный враг. В отношении политической стратегии и организации он применил законы тайного братства к условиям пролетариата, между прочим приспособив ритуальность и маскарадные костюмы времен Реставрации и традиционный метод якобинской революции — восстание и централизованное диктаторство — к рабочему движению. От бланкистов (которые в свою очередь заимствовали это у Сен-Жюста, Бабефа