Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

лубки хороши для детей. Буквицы учить, цифирь, сказки занятные украшать.

— Так и есть. Алёшенька по лубками читать учился. Очень они ему нравились. Правда, Лёшенька?

— Правда, нянюшка.

Слова царевича прозвучали искренне нежно. Царь улыбнулся.

— Нарисую. Я таких много могу нарисовать. И сказок детских я много знаю. Тогда…

Я «решил ковать деньги, не отходя от кассы»

— Мне бы печатный двор поставить… Коль разрешишь, государь, поставлю печатный двор и сделаю букварь.

— Сам поставишь печатный двор? — удивился царь. — Ты же отрок!

— Я видел печатный двор у шаха. Ничего сложного в нём нет. Винтовой пресс… Там тоже печатают сказки и буквицы для мужеского гарема. И я не дитя. Я — взрослый казак!

— Может, ты и парсуны пишешь? — решил отвлечь царя от моего вопроса Морозов.

— Пишу, — скромно «потупив очи» произнёс я.

— Ну, вот, — к чему-то сказал боярин-нянька. — Как такого молодца отпускать? За таким пригляд нужен. Зело он твоему дворцу полезен. Ещё и корабельному строительству учили, я слышал… Хотели мы голландцев просить корабелу построить, а он вон какие рисует. Как живые! Таких корабел, сроду на Волге не плавало, а он пристроил. Молодец! Надо его во дворец брать жить. Построишь корабелу?

— Построю. Мы ходили на верфь и помогали строить. Я сам стругом работал.

— Не обрезал там себе ничего? — спросил Морозов показывая глазами на моё причинноое место.

— Не обрезал.

— Тебя обрезали? — тут же спросил патриарх.

— Меня не обрезали, ибо я на Дону рождён.

— Мою парсуну напишешь? — спросил царевич.

Я посмотрел на Михаила Фёдоровича.

— Ежели, э-э-э, разрешат, напишу. Я вот так пишу, — сказал я и вынул из папки, портрет своего начальника охраны перса Байрама.

— Это мой сотник, — сказал я. — Он перс.

— Ох ты, господи, Боже мой! — воскликнул государь. — Он ведь живой! И глядит-то как!

На картинке перс стоял в полный рост, глядя на всех горделиво и держа правую кисть на обухе рукояти сабли.

— Да-а-а… Точно, как живой! — подтвердил боярин Морозов. — Словно мы в окошко глядим.

— Что это он у тебя так богато наряженный? — спросил царь хмурясь.

— А! Персы! — махнул рукой Морозов. — Любят рядиться! У самого и пары лошадей нет, а вырядится, как князь.

— Он князь, — сказал я. — Служил у Сефия правителем Дербента. Теперь мне служит.

— Да?

В голосе Морозова слышались нотки и удивления и недоверия.

— У тебя что, свой двор? — спросил царь, глянув на меня прищурив глаза.

— Что ты, государь! Не двор. Так… Помогают по хозяйству и командует моей казачьей сотней.

— У тебя есть сотня казаков, которые тебя слушаются?

— Есть, — кивнул головой я.

И я не соврал. Как-то незаметно все казаки, что мне оставил Тимофей, привыкли меня слушаться. То ли наши совместные тренировки их сподобили, то ли им приказал Тимофей, но сотня казаков, у меня стояла в устье Яузы, ожидая приказов и распоряжений.

Они всё это время не бедствовали. Пили и ели вдоволь, одевались справно. Что ещё нужно казаку для полного счастья? Бабу? Баб в Москве было хоть отбавляй. И лёгкого, и очень лёгкого поведения.

— Так тебе нужен двор, — улыбнулся царь. — Не только печатный, как я погляжу.

— Сотню казаков надо бы от Москвы убрать, — тихо произнёс боярин Морозов. — Но не очень далеко, чтобы под руку их взять можно было.

— Чтобы взять под руку, нужно их взять в свою руку, — сказал царь, задумчиво теребя правый ус. — Надо посмотреть на Донцов. А для того-о-о-о… Не отправить ли их пока в Измайловский острог?

У меня по спине пробежали мурашки. Какой острог? Всё так хорошо шло!

— Там и поле есть. Пусть покажут удаль. И я развеюсь. Может поохотимся?

Мне несколько полегчало. Вроде, не для того отправляют в острог, чтобы в тюрьму. Может это какой-то особый острог? Что за Измайловский острог.

— Любишь охоту? — вдруг спросил царь.

— Люблю. Я на сурков охочусь, — осипшим от страха голосом ответил я.

— На кого? — царь рассмеялся. — Ха-ха-ха! На сурков⁈ И чем ты на них охотишься?

— Стрелами, — пожал плечами я.

Глава 18

Крещение Стёпки исполнялось по православным канонам после утреней службы и отпевания усопших, и началось почти ровно в 11 часов дня. Ещё ранее я купил у голландца, которому рисовал портрет, часы, заплатив к портрету ещё триста рублей. Часы имели размер и форму средней луковицы и весили изрядно, но с ними стало как-то веселее. Хотя я и так приноровился определять время по высоте солнца.

Чтобы Стёпка проникся, я приказал ему смотреть только на патриарха, слушать внимательно и вникать в таинство. Я-то обряд сей уже проходил, а для Стёпки это было в новину. Самому мне тоже было до некоторой степени интересно но понять, чем отличается этот обряд от того, что свершали со мной, я не смог.

Сразу после крещения, боярин Морозов подарил мне небольшую иконку в серебряном окладе, а крёстная, игуменья монастыря Марфа, — ладанку. А я всё думал, повезло ли мне с крёстным отцом, или не очень. Вроде как фигура в истории видная, а мне то что с этого? Помниться, у Морозова совсем не было наследников, и всё его огромнейшее имущество и богатства перешли к малолетнему племяннику Ивану, — сыну родного брата Глеба Ивановича, нажитого совместно с известной старообрядчицей боярыней Морозовой.

— Так, может теперь мне кое-что перепадёт? — думал я во время обряда, прости Господи.

Своей кротостью, которую я, не то чтобы изображал, а действительно, исполнял, мне удалось убедить и царя, и Морозова с патриархом в своей лояльности. И я хотел быть лояльным. И у меня не имелось к этим людям «негатива». Можно сказать, что я их даже «боготворил». Ведь это были те, кто построил Россию. Худо, бедно ли, но она состоялась, а не распалась на куски, как того хотели наши враги. Этих людей я искренне уважал.

Невзирая на то, что Морозов воровал нещадно и был виновником солевого и медного бунтов, он продвигал экономику и приучал царя Алексея с дворянами к культуре, подавленной мракобесными церковниками, отрицавшими и запрещавшими и науки, и искусство.

Царь приказал мне