Сто первый (сборник) - Немышев Вячеслав

Через две минуты в ночи ахнуло.

Рванулся ветер по верхушкам тополей, растрепал кусты акаций.

Не слышно открылись и закрылись синие ворота комендатуры, пропуская внутрь броневик разведвзвода.

В апреле две тысячи первого исполнилось Ивану Знамову двадцать шесть лет.

Обычный был день.

На маршруте наткнулась инженерная разведка на свежую воронку. Каргулов доложил, что обнаружено тело боевика, уточнил — мелкие фрагменты. По всей видимости, это тот взрыв, что слышали недалеко за полночь. Ошибся подрывник в проводках — разлетелся на куски. Прокуратуру ждать не будем, сказал Каргулов, время тикает, еще маршрут топтать.

И пошла дальше инженерная разведка.

Днем выезжали пару раз, но то ерунда была — болванки пустые, как у Натальиного подвала — эхо войны.

Вечером проставился Иван за день рождения.

Пили лениво. Может, с устатку — как сказал потом Витек. Не то было настроение у именинника, подумал саперный старшина Костя Романченко.

Совещание в Гудермесе в резиденции новой местной власти закончилось к обеду.

Колмогоров не остался на неофициальную часть, хотя в животе урчало. Новая местная власть угощала щедро: подавали жирное мясо с чесночным соусом и кукурузными галушками, водку. Командующий любил вспоминать грозненское детство; стучал по столу кулаком, свирепел и клялся — что бандитов будем давить нещадно!

Новая власть сдержанно аплодировала.

На самом деле, коменданта Колмогорова ждали впереди большие неприятности.

На днях в Грозный должны прибыть представители Европарламента, всякие правозащитники с лондонским акцентом и парижскими ароматами. Наблюдать они будут за ходом восстановительного процесса и за тем, как соблюдаются в зоне контртеррористической операции права человека.

Колмогоров доложил командующему, что уничтожен боевик, причастный к массовым казням солдат еще в девяносто девятом. Доложил Колмогоров так, чтобы ни Вовка Филин, ни новая власть этого не слышали. Вовка все лавры себе заберет, а ему, Колмогорову, скоро меняться, и перспективы ему ох как теперь нужны. Командующий скривился в улыбке: ну вот можешь же, комендант.

Теперь еще права человека на голову ему, Колмогорову. Как бы чего не перемудрить, но зачистку организовать все равно придется, — сама Европа в гости едет.

Водитель Сашка, чувствуя по настроению коменданта, что нужно поторапливаться, погнал напрямик через проспект Победы. Колмогоров смотрел в окно; он вдруг вспомнил то утро, когда подорвали саперов из Центральной комендатуры. Вспомнил Светлану Палну, когда она перевязывала контуженного старлея, а он так глупо подошел к ней со своими извинениями.

Проехали вороний перекресток.

Сашка прибавил газу. Поехали быстро, еще быстрей. Колмогоров искал глазами. Где же, где? Здесь или дальше? Нет, черт, проскочили!

— Как на пожар, едрена мать! Не успеешь что ли? — недовольно пробурчал комендант. Сашка удивленно пожал плечами: место-то опасное, тут быстрее бы надо.

— Да гони уж, не оглядывайся, — Колмогоров потянулся к рации. — Кордон один… ответь Удаву… Через пять минут всех ко мне в кабинет. Ко мне, сказал!

Связь отключилась.

— Михалыч, глухая тетеря! Сашка, смотри… прешь по ямам! Хоть объезжай иногда.

В оперативном кабинете душно — народу много, накурено — не продохнешь.

Покашливают, переговариваются.

На столе карта города. Колмогоров склонился над картой — воткнул ладони в стол; он выглядит устало, рассеяно слушает Духанина. Начштаба водит карандашом по желтеньким квадратикам.

— Этот район блокирует Центральная комендатура. Вот отсюда и отсюда мы. Встанем как всегда за мостом.

— Михал Михалыч, с саперами старшим пойдет Вакула, — сказал Колмогоров. — Придай им еще одну броню. Пусть стоят рядом с мобильным штабом, — Колмогоров выискал взглядом высокого подполковника в мышиной форме. — Олег Николаич, скомандуй своим, чтобы подозрительные предметы, машины, всякую ху… не трогали. Пусть сразу вызывают саперов.

Милицейский майор, кивнул в ответ.

— Товарищи офицеры, — стал казенно говорить Колмогоров, — прошу иметь в виду, что спецоперация проводится накануне визита членов… представителей Европарламента. Поэтому прошу еще раз уточнить с начальником штаба расстановку сил по спецоперации, чтобы не было потом, — он резко повысил голос, — кто чего-то недослышал!

Колмогоров снова стал искать по комнате.

— Вакула где, кто видел?

В этот момент дверь и открылась. На пороге стоял громадина подполковник.

Колмогоров запыхтел недовольно и уже приготовился вывалить на Вакулу свой праведный гнев, но Евграфич, поднял медвежью лапу и отмахнул себе за плечо.

— Борисыч, там тебя бабка дожидается. Дежурный говорит, полдня ждет. Я дал команду, чтоб ее под каштан сопроводили.

— Какая бабка, Евграфич, планируем завтрашний день, еп…

— Русская, Борисыч, — баснул Вакула, — саперная бабка, дежурный сказал. Они ей напели, что ты всех сирых и убогих берешь на работу, — хмыкнул кто-то. Вакула грозно повел плечом. — Я и говорю, куда их девать-то убогих — а, Борисыч?

Хотел Колмогоров отмахнуться от старого чудного подполковника, хотел сказать, как положено: не мешай, Евграфич, планировать операцию, не лезь ты со своими убогими. Самим не разобраться, не продохнуть. Европа, мать ее, прется! А ты — бабка…

Но затосковал Колмогоров — вдруг посреди груди защемило.

Как-то сидели они вечером с Вакулой. Светлана Пална была, кто-то из старших офицеров. Выпили, задумались. Вакула и завел разговор. «А что такое совесть, Борисыч, знаешь? — сам и ответил: — Совесть, Борисыч — это такая субстанция, которая может быть, а может и не быть… пассионарии пишут, мать иху».

Колмогоров прижал руку к груди, там, где солнечное сплетение.

Щемит, щемит…

«Совесть, наверное», — подумал комендант и сказал Духанину:

— Михалыч, ты, давай без меня… Ладно, ладно разберетесь, — и к Вакуле: — Где бабка? Дежурному скажи, пусть проводит ее ко мне.

Когда вышел Евгений Борисович из оперативного, огляделся. Нет в коридоре никого. Хлопнул себя по груди, вроде и отпустило.

— Вот она где, совесть, Евграфич, и никуда от нее не деться.

Ходить одной по Грозному Наталья не боялась.

Чего ей бояться — кому она нужна беззубая, нищая старуха?

Она шла через Сунжу, остановилась на мосту. Мост наполовину обрушился. Гудела внизу река, билась мутной волной о груды искореженного бетона.

— А ить там за мечетью транвай ходил.

Мимо, грохоча рессорами, проехали два военных грузовика. Пыль поднялась и плотной стеной повисла в воздухе. Солнце — желтое пятно. Небо — словно кто кинул сажи на синь и растер, да смыть забыл. Тугая пелена стелилась над городом; было ощущение надвигающейся грозы, — когда солнце еще светит, но весь горизонт до середины неба уже залит свинцовой тьмой.

Ждать Наталье пришлось долго. Она собралась уж уходить. Жалобно, сожалеючи глянула в последний раз на синие ворота. Но ее окликнул офицер с красной повязкой на рукаве и сказал, что комендант ее ждет, извиняется, что раньше не смог принять. Наталья запричитала, что раз дела, то ничего — она еще может подождать.

Ее проводили.

В кабинете у коменданта на стене флаги и портрет посередине.

Портрет Наталье очень понравился.

«Есть все-таки власть в России. И на этих паразитов управу найдем!»

Стало ей еще больше хорошо, и представилось вдруг Наталье, что охраняет ее теперь вся могучая армия во главе с верховным правителем.

«А красивый-то какой! Лицом чист, ни морщинки. Смотрит ясно, не то, что тот, который до него… Непьюшшый, наверное? Ой, дева святая! Дура я, дура про власть такое думать. Ну, дура и есть».

Коменданта вспомнила Наталья сразу. Колмогоров привстал со стула, здороваясь, протянул руку, пожал Натальину негнущуюся ладонь. Вспомнила, как в церкви на рождество стояли: комендант тоже молился богу как другие православные, — снег ложился на непокрытую его голову.