Древнее проклятие (Грешный и влюбленный) - Кристина Додд

— Распутать эту головоломку можно, не сомневаюсь, но для начала нужна хотя бы ясная голова. Я ухожу спать — и советую вам сделать то же. — Слегка поколебавшись, Силван подошла к Джеймсу. Голос ее прозвучал холодно, но тон был изысканно-вежлив:

— Благодарю вас за все, что вы для меня сделали. Если бы не вы…

— Если бы не я, — прервал ее Джеймс, — вы бы здесь сейчас не стояли. Вы жизнью мне обязаны.

— Не очень-то скромно, Джеймс, — проворчал Ранд.

Улыбка сползла с губ Силван. Как только ока вспомнила о только что пережитом, испуг опять овладел ею.

— Боюсь, что в этом вы правы.

Взяв ее за подбородок, словно она — дитя малое, Джеймс приказал:

— Вы сейчас пойдете в постельку, уснете и будете видеть сладкие сны. Никто не собирался убивать вас этой ночью. Просто вы проявили легкомыслие, столь свойственное женскому полу, и поплатились за это.

Силван смерила его уничтожающим взглядом.

— Не понимаю, почему это вы слывете льстецом и даже дамским угодником. — И вышла, даже не повернув головы.

Джеймс глядел, как она уходит, его красивые губы как-то искривились, а руки слегка дрожали.

— А что ты на самом деле слышал? — спросил Ранд.

Джеймс обернулся к нему:

— Я же говорил тебе. Море, ветер, распаленные животные, жаждущие случки. И больше Ничего.

— Калеку-то ты обманывать не будешь, верно?

— Чего ты от меня добиваешься, в конце концов? — рассердился Джеймс. — И вообще если я тебе не нужен больше, так я спать пойду. А то ночь уже кончается.

— Да ничего не надо, — хрипло ответил Ранд. — Только уйди.

Джеймс широко раскрыл глаза, уж слишком грубо это прозвучало, потом пожал плечами.

— В таком случае, спокойной ночи.

Ранд дождался, пока стук сапог Джеймса затих, и убедился, что он остался, наконец, в одиночестве. Совсем один. Никого больше. Потом медленно, как медлит калека, в первый раз разглядывая свои ампутированные члены. Ранд отвернул угол покрывала. С той же робостью Н тревогой он наклонился и стал приглядываться.

И то, что он увидел, не исторгло из него ни проклятия свету, разоблачавшему правду, ни вопля к Богу с мольбой о понимании. И мольбы, и проклятия — все это осталось в прошлом.

Он уже понял, что ничто не смоет грязные пятна с белых льняных простыней, не сотрет грязь между пальцами на его ступнях, не очистит от греха его душу. Вот оно, доказательство.

Он снова умеет ходить чудовищно!

Он никак не мог напасть на Силван. Он же любил ее.

Будь оно все проклято! Ранд уткнул лицо в ладони. Он любил ее и хотел убить ее. Пытался. Если это не безумие, то что же это еще?

Домой из-под Ватерлоо он вернулся обозленным и растерянным, его унижала прикованность к креслу на колесах, а то, что он все-таки живой, не радовало его, а, наоборот, иногда доводило до бешенства. Один какой-то миг на поле боя сохранил ему ненужную теперь жизнь и выжег его душу. Его мучило сознание бесполезности своей жизни и вины за то, что он не может хоть как-то восполнить все те потери, которые принесла война. И все-таки постепенно Ранд начал как-то приспосабливаться к своему состоянию: с Гартом дела на фабрике обсуждал, над матерью и теткой подшучивал.

А потом вдруг как-то утром просыпается и видит: грязные ступни и грязный след тянется от Входной двери до самой его постели. И сразу же слухи пошли про привидение, блуждающее под сводами Клэрмонт-курта.

Не мог Ранд поверить в такое. Чтобы по ночам бродить, а днем и ногу поднять не мочь? Он даже попробовал это проверить опытным путем. Но какое там — и шагу не сделав, сразу же рухнул. Мордой об пол — а на что еще могла надеяться такая жалкая тварь, каков сейчас он? Значит, другой кто-то по ночам ходил. И грязи натаскал. Специально. Иной правды принять было ему не по силам.

Но у него еще оставался солдатский навык — умение мало спать и легко засыпать. Коль уж разовьешь такой дар на службе у Веллингтона, непросто забыть его за полгода. И когда никто так и не явился, чтобы нарушить его постоянное ночное бдение, Ранд решил было, что в еду подмешивают какие-то снадобья. Он тогда велел Джасперу пробовать все, и еду и питье, которые ему приносили, а спал только украдкой, урывками. Надо было поймать злоумышленника, разоблачить его не мытьем, так катаньем.

Ничего у него не вышло. А спустя какое-то время опять проснулся он утром на грязных простынях, и вокруг все было грязью заляпано. Ему-то хотелось, чтобы все это было чьей-то дурацкой проделкой, злобной шуткой, кознями врага, наконец. Но на этот раз провести самого себя ему не удалось. Уж слишком болели ноги, все мышцы на ногах ныли с непривычки. Подошвы ступней зудели, будто он босиком ходил по мелкой щебенке. А хуже всего было то, что в ту ночь снова видели призрак первого герцога, и видела его Бетти, женщина, которой он не задумываясь жизнь бы вверил и за которую жизнью бы поручился. Ранд тогда накричал на нее при всех — там были и мать, и Гарт, и тетя Адела с Джеймсом, и даже его преподобие отец Доналд с супругой пожаловали. Гарт сначала удивился, почему это Ранд так из себя выходит, а потом и рассердился не на шутку.

После этого случая его полуночные блуждания стали этаким не подчиняющимся календарю обрядом, не было ни причины для этого, ни даже предчувствия, что это должно произойти. Он стал думать о каком-то своем втором «я», мол, есть еще один Ранд — дух, злобная тварь, рыскающая по окрестностям и нападающая на ни в чем не повинных женщин.

Как же это никому в голову не пришло заподозрить его? Грязные простыни, грязные ноги, грязный след и вдобавок все более бросающееся в глаза его нежелание держать себя в руках — все это представлялось ему неопровержимым доказательством его злодеяний, которые только слепой мог не заметить. Он следил за слугами и за родственниками тоже, выискивая хоть какой-то намек на то, что поведение его кажется странным, что ему грозит разоблачение, но нет, все, казалось, хотели только одного: делить с ним его тяготы, боль И горечь. И чем дальше, тем яснее становилось: никто не видит за ним хоть какой-то вины.

Той вины, под грузом которой не может жить на свете ни один достойный человек. Ладно. Он знает, что ему надо сделать.

Силван, тяжело ступая, поднималась по лестнице. Изодранные в кровь ноги мучительно болели. Шаг, еще шаг… Наконец она добрела до своей комнаты, разбудила Бернадетт, горничную с сонными глазами, и попросила девушку помочь разобраться с ее одеждой. У Силван болела голова, ей хотелось лечь, но какая-то смутная тревога не давала покоя. Это чувство она знала, оно ее часто посещало после Ватерлоо, Вот и в эту ночь все ее инстинкты были обострены, они гнали ее прочь, вниз по лестнице. Скорее! Она нужна Ранду! Что за ерунда! Но Ранд в ней не нуждался. По крайней мере, сейчас. Предрассветный час хорош для сна, для дремоты — для этого он и создан. И подобно всем прочим обитателям замка Ранд, несомненно, уже крепко спит. Да и она собиралась сделать то же самое.