Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений - Александр Тарасов

Близко к ней и представление «новых левых» о свободе как обратной стороне рабства (несвободы). Это положение понимается «новыми левыми» двояко. С одной стороны, они вслед за Маркузе[465] считают, что свободы буржуазно-демократического государства утратили свой изначальный смысл (изначально они выступали как негативные, то есть критические по своему существу, направленные против феодализма) и превратились в современном обществе в инструменты принуждения, репрессии. С другой стороны, вслед за Сартром[466]«новые левые» считают свободу предикатом именно угнетенного, того, кто в ней искусственно ограничен, — и потому только угнетенный является подлинным обладателем свободы, реализовать которую он может в момент революционного акта. Следовательно (как и у Маркузе), официальные свободы (свободы «сверху») есть лишь механизм принуждения (инструмент насилия свободы одних — эксплуататоров — над свободой других — эксплуатируемых). Это положение идеологии «новых левых» связано с их восприятием революционного насилия как позитивной моральной силы и пониманием терпимости как «репрессивной».

Наконец, последним важным компонентом идеологии «новых левых» является представление о паразитическом характере современной буржуазной цивилизации, развивающейся за счет формирования «капиталистической периферии», то есть зон так называемого зависимого капитализма. Эта концепция воспринята «новыми левыми» — частью через посредство видного американского социолога и политолога (в 60-е гг. одного из лидеров бунтующих студентов) Иммануила Валлерстайна — у леворадикальных латиноамериканских экономистов и социологов: Андре Гундера Франка, Фернанду Кардозу, Маркоса Каплана, Родольфо Ставенхагена, Орландо Фалье Борда и др., но наибольшее воздействие на «новых левых» оказал бразильский социолог Теотониу Дус Сантус. Т. Дус Сантус на большом фактическом материале латиноамериканских стран доказывал, что развитые западные страны сознательно консервируют экономически отсталые механизмы и институты в странах третьего мира (а иногда даже искусственно насаждают их) и используют третий мир как поле для эксплуатации устаревших технологий. Т. Дус Сантус, так же как, например, Р. Дучке, отождествил буржуазную демократию с «фашизмом», но по другому принципу: с его точки зрения, современный капитализм — это «колониальный фашизм», при котором первый мир выступает в качестве «коллективного фашиста» по отношению к третьему.[467]

Отдельные группы «новых левых» могут быть также носителями и других идей или комплексов идей, набор и разброс которых чрезвычайно велик («сексуальная демократия», «самоуправление трудовых коллективов», «зеленая революция», «мистический революционаризм», «мировая пульсация», отдельные положения структурализма, постструктурализма, ситуационизма, шизоанализа и т. п.), что естественно в условиях идейного эклектизма «новых левых», однако такие варианты являются уже проявлением couleur locale у «новых левых».

Еще сложнее ситуация с описанием идеологии анархистов. Анархизм никогда не был цельной и единой идеологической системой. Даже в области философских основ разные классики анархизма опирались на разные философские школы: на кантианство, на гегельянство, на позитивизм. Сегодня же российские анархисты оказались де-факто в ситуации отсутствия собственно анархистской идеологии.

Еще в период 1987–1993 гг. анархистские организации в СССР/России более или менее обоснованно считали себя последователями тех или иных анархистских классиков и течений анархистской мысли: анархо-синдикалисты («Община»/КАС) считали себя последователями М. А. Бакунина (хотя тот, конечно, не был анархо-синдикалистом), анархо-коммунисты — П. А. Кропоткина, анархо-индивидуалисты — М. Штирнера и т. д. Но к 1997 г. сложилась удивительная ситуация, когда анархистские идеологические построения оказались в России до такой степени «размыты» воздействием других течений социалистической мысли, что почти все анархистские организации в России уже не являлись в идеологическом отношении подлинно анархистскими, хотя многие их члены, видимо, этого не осознавали. Наибольшему идейному воздействию анархисты подверглись, как уже говорилось, со стороны идеологии «новых левых». В результате Инициатива революционных анархистов (ИРЕАН), Федерация анархистов Кубани (ФАК), Самарский анархо-коммунистический союз (САКС), «Хранители Радуги» и другие группы превратились, по сути, в организации «новых левых», по недоразумению называющих себя «анархистами». Эти организации, да и практически все анархистское сообщество России, восприняли основные идеологемы «новых левых»: контркультуру, «Великий Отказ», «сексуальную революцию», освобождение воображения, Революцию Сознания, прямую демократию, репрессивную толерантность, отождествление парламентаризма с авторитаризмом и т. д. Даже взгляды анархистских классиков воспринимаются современными российскими анархистами в последние годы через призму «нового левого» сознания»,[468] что, впрочем, является интернациональной тенденцией.[469]

У анархо-синдикалистов прослеживалась несколько большая по сравнению с другими анархистами приверженность к анархистской классике. В частности, Конфедерация революционных анархо-синдикалистов — Секция Международной ассоциации трудящихся в СНГ (КРАС — МАТ) из номера в номер в своем издании «Прямое действие» воспроизводила «Принципы анархо-синдикализма» МАТ, где зафиксированы все основные положения анархо-синдикализма: отказ от партийной и парламентской деятельности, упразднение государства, ориентация на «рабочие ассоциации» (профсоюзы) как высшую форму объединения трудящихся, ориентация на «прямое действие» (забастовка, бойкот, саботаж, высшая форма — всеобщая захватная стачка как синоним социальной революции), упразднение монополии и централизма.[470] Однако все остальные тексты, публиковавшиеся членами КРАС — МАТ в конце 90-х, вынуждают характеризовать их авторов скорее как «новых левых» с сильным влиянием анархо-коммунистических, анархо-синдикалистских и экологистских идей, чем как классических анархо-синдикалистов. Взгляды лидера КРАС — МАТ В. Дамье сформировались под преимущественным влиянием представителей старшего поколения Франкфуртской школы, неомарксистов, Руди Дучке, Мюррея Букчина и Андре Горца. Тексты, опубликованные В. Дамье в журнале «Наперекор», чрезвычайно далеки от анархо-синдикалистской ортодоксии и представляют собой продукт сложного соединения концепций анархизма, марксизма, неомарксизма, «коммунизма рабочих советов» (рэтекоммунизма), экосоциализма и неофрейдизма.[471]

Возможно, единственным оазисом более или менее последовательного анархо-синдикализма во второй половине 90-х в России оставались Томская и Северская организации КАС, члены которых, похоже, действительно верили в возможность анархистской революции, осуществимой путем всеобщей захватной стачки, организованной профсоюзами.[472] Остальные члены КАС от такой простой точки зрения ушли уже очень далеко.

Порвав с подробно разработанными классическими анархистскими системами, современные российские анархисты оказались не способны создать взамен собственные теоретические концепции. Единственная попытка такого рода была предпринята А. Исаевым и А. Шубиным. Предложенная ими доктрина известна в анархистских кругах под названием «общинного социализма» и построена была в основном путем механического соединения отдельных положений М. А. Бакунина, П.-Ж. Прудона с идеями «рабочего самоуправления» и, как ни странно, с идеями неолиберализма в духе Фридриха фон Хайека и Людвига фон Мизеса. В окончательном виде доктрина «общинного социализма» была зафиксирована в Программных принципах КАС. Доктрина рассматривала в качестве общественного идеала «безгосударственный социализм», в котором основной формой собственности должна являться собственность трудовых коллективов на средства производства; место централизованного государства занимает федерация автономных самоуправляющихся общин; место государственной законодательной и исполнительной власти занимают «органы народного самоуправления, основанные на сочетании принципа делегирования с прямым народным законодательством в виде референдумов»; отсутствуют партии, общество беспартийно при широкой свободе философских, идеологических, политических, религиозных и других ассоциаций; армия, «органы слежки и юстиции», смертная казнь, «система лагерей принудительного труда» упразднены, «общество максимально демилитаризовано»; тайная дипломатия отменена, «производится императивный контроль над дипломатией и утверждение результатов переговоров на референдуме». Концепция «Программного документа» утверждала также: федерализм, который предполагал полную автономию местных общин в своих делах; создание вышестоящих органов и определение круга их прав только путем консенсуса всех общин; образование таких органов путем делегирования; право общин выходить из федерации, входить в другую, создавать новую; ликвидацию представительной демократии и «бюрократического аппарата» и замену их некими «делегированными органами общественного самоуправления» («делегированными советами») как по месту жительства, так и на производстве; замену постоянной армии и милиции (полиции) «всеобщим вооружением народа».[473]