Генри и Катон - Айрис Мердок

— Ты сказала, что я слабый и несчастный?

— Он спросил, был ли ты моим любовником, — ответила Герда, — Ну я и сказала что-то вроде этого.

— Что ж, полагаю, я мог бы быть твоим любовником, мне это не кажется маловероятным…

— А Роде куда деваться?

— Отправлю ее на пенсию.

— О Беллами можно не волноваться. Джон Форбс ухватится за него или миссис Фонтенэй.

— Рад, что вы оба настолько благородны…

— Когда ты женишься?

— О, неужели ты женишься на Колетте Форбс?

— Нет, я не женюсь на Колетте Форбс.

— Он женится на проститутке по имени… Как там ее зовут?

— Стефани Уайтхаус.

— Она была любовницей Сэнди. Он прятал ее в квартирке в Лондоне.

— Неужели? Каких только неожиданных вещей не узнаешь о людях. Никогда бы не подумал…

— Я не знаю, когда произойдет женитьба. Скоро.

— Какой причудник, однако, был старина Сэнди…

— Пойду прилягу, — сказала Герда.

Она резко встала и скрылась в гостиной.

— И долго Сэнди?.. — начал было Люций.

Но Генри уже и след простыл. Он развернулся на каблуках и ринулся вниз по ступенькам, перепрыгнув первый пролет, как горный козел, и исчез в направлении озера.

Люций постоял немного, опираясь о балюстраду и прижимая руку к сердцу. Потом заметил, что Генри, круто разворачиваясь, выдрал большой клок пушистого желтого мха из щели между каменными плитами. Носком ботинка Люций подвинул его на место и придавил подошвой. Итак, бедатаки пришла, и настолько бесповоротно, как он не ждал. По крайней мере, он встретил известие достойно и не стал при Генри рвать на себе волосы. Если бы тот предложил небольшое содержание, унизился бы он настолько, чтобы принять его? Увы, сомневаться почти не приходилось. Но Генри не предложил. Генри явно считал, что он был всего лишь бременем для Герды. Возможно, сама Герда так сказала Генри. Особую боль причиняли презрительные слова Герды, отчаяние от ее немыслимого поражения, бессильная ярость на Генри. Итак, оказалось, что Герда может потерпеть поражение, а мир — измениться; и что теперь станется с ним? Рекс никогда не позволит ему жить у Одри. Люций наклонился и поднял оставленную Гердой корзинку. Больше всего его потряс и наполнил каким-то детским ужасом вид павшей духом, раздавленной Герды. Он отправился в гостиную.

Герда сидела у окна, напряженно выпрямившись и неподвижно глядя перед собой. Люцию на секунду показалось, что на нее столбняк нашел.

— Ты в порядке, дорогая?

— Конечно. Закрой окно, здесь ужасный сквозняк.

— Так, значит, я слабый и жалкий. Что ж, допускаю. Ты сказала Генри, что я живу за твой счет?

— Не помню. Вероятно. Он вывел меня из себя предположением, что ты мой любовник.

— Не понимаю, почему это так тебя задело.

— Это неважно… Слушай…

— Для меня важно. Возможно, настала пора нам расстаться!

— Ах, да не будь таким капризным, Люций.

— Думаю, ты очень храбро приняла это… и я тоже.

— Ничего я не приняла, — ответила Герда.

— Полагаешь, он это не всерьез?

— О нет, всерьез. На него повлияла та женщина. Но этого не случится. Мы это предотвратим.

Дорогой Катон, сожалею, что ты не остался. Сожалею, что читал тебе нотации, я был во всем не прав. Что до мальчишки, то это было просто предчувствие. Возможно, закусить удила и позволить себе любить его — это способ спасти его. Кто знает? Уж точно не я. Почему бы не привести его сюда? Я даже мог бы приютить вас обоих, если необходимо. В любом случае, пожалуйста, возвращайся и ради всего святого не воспринимай меня как дознавателя инквизиции! Я должен был доложить о тебе в высшие инстанции, но никого это не взволновало, ты знаешь, как они ко всему относятся. Твои штучки, похоже, пока проигнорировали, так что нет необходимости немедленно принимать какое-то решение или основания полагать, что своим бегством ты фактически подвел черту. Не так-то просто, дорогой мой, высвободиться из этой сети, и, конечно, я не имею в виду старый дурацкий орден или даже, sub specie temporis[47], одиозную старую церковь. Рыба плавает в море, птицы летают в небе, и как ни мечись, не избежишь любви Господней. Хочется сказать: именно о священстве не беспокойся. То есть ты можешь отказаться от него и не потерять веры. Хотя, с другой стороны, мне также хочется сказать: для тебя быть в Боге — значит быть священником. Если я когда и встречал настоящего священника, то это ты. И, пусть это покажется тебе пустяком, ты дал торжественную клятву. Не отвергай давшего ее, будь верен самому себе хотя бы еще недолго, подожди, пока не пройдешь через это. Крепость духа вернется, как и познание, и видение, и радость. Яне преуменьшаю твоего «духовного кризиса». Мы — люди духовного призвания, мы должны испытывать эти кризисы, больше того, испытывать их — неотъемлемая часть нашей миссии. Мы должны в душе претерпевать за Господа, непрестанно пребывая в напряжении. Конечно, нам не по силам всецело быть в истине, при различии между человеком и Богом разве это возможно? Наша истина в лучшем случае — смутное отражение подлинной, и все же мы никогда не должны прекращать попыток познать ее. Тебе все это известно, Катон. Яне говорю, что не следует «бороться», но следует делать это, оставаясь внутри церкви, в непосредственной близости к тому, в чем ты когда-то был так уверен. Ты сказал: «Христос ворвался в мою жизнь». Что бы ни произошло тогда, все-таки что-то произошло. Это не было просто «ошибкой». Держись и прими перемену с искренней верой и надеждой на благодать. Не беги, не скрывайся, пребывай при своем откровении и будь верен ему, когда оно обновится. Ибо это и произойдет, если только будешь терпелив. Есть мистическая жизнь церкви, которой мы должны подчиняться, даже пребывая в сомнениях. Не смущай свой разум образами и идеями, которые, ты знаешь, могут быть лишь слабыми отблесками Божества. Останься. Жди. От Бога не сбежишь. А тем временем пусть обязанности священника будут тебе опорой. Служи мессу, даже если кажется, что это действительно «фокус-покус»! И возвращайся ко мне.

С любовью неизменно, во Христе, твой

Брендан

Сын мой,

Брендан рассказал мне о твоих затруднениях. Надеюсь, ты ничего не имеешь против. Как ты знаешь, я был нездоров. Не навестишь ли меня? Меня обеспокоило и опечалило твое желание покинуть орден. Не торопись с решением и не сомневайся в откровении, которое привело тебя к Богу. Тогда ты увидел Его уверенно и с радостью, в чем отказано столь многим, кто свят. Пребудь в этот раз в той прежней уверенности. Мрак нисходит на всех нас, и мы должны попытаться смиренно хранить пламень веры в наших сердцах, когда отсутствует свет. Не нужно отчаянного сопротивления. Усилием воли ничего не достигнешь. Твоя задача — любовь, и любовь — твой учитель, пребудь в ней и спокойно жди, пока истина не будет открыта тебе. Ты знаешь, я не ученый человек, не философ и не теолог, как Брендан, который, несомненно, намного лучше умеет дискутировать. Я не умею дискутировать, а могу только указать на Него, который есть наш путь, и наша истина, и наша жизнь. Обрати взор Туда, на Христа, и увидишь живую истину совершенной любви. Там вся речь — молчание, и Там все, что имеет значение и необходимо. Душою, полной милосердия и строгости, держись того, что, ты знаешь, драгоценно и свято в твоей жизни, мое дорогое дитя. Я был бы счастлив думать, что ты с Бренданом и не одинок. Если не слишком трудно, приди навестить меня. Надеюсь, ты разберешь мой нетвердый почерк. Да благословит тебя Господь, дорогой Катон, и охранит тебя в мудрости Своей.

Твой любящий друг

Дж. Милсом

С двумя этими письмами в кармане Катон стучал в дверь квартирки на нижнем этаже дома в Холланд-Парке. Дело было к вечеру: мрачный желтоватый свет, легкий дождик. Сутана намокла. Отыскать зонт ему не удалось.

Дверь слегка приотворилась, оставаясь на цепочке, и женский голос спросил:

— Вам кого?

— Миссис Беккет?

— Да. Что нужно?

— Я отец Форбс. Помните, я как-то заходил к вам. Я друг Джо.

— Чей друг?

— Джо. Джозефа. Вашего сына. Могу я войти?

Дверь закрылась. Послышался скрипучий звук снимаемой цепочки, дверь осталась приоткрытой, и Катон услышал удаляющееся шлепанье тапочек. Приняв это за приглашение войти, Катон шагнул в темный узкий коридор, закрыл дверь и проследовал за женщиной в освещенную комнату впереди.

Миссис Беккет убирала со стола полупустую бутыль красного вина и стакан. В комнате стоял сивушный запах.

— Простите за беспокойство. Я надеялся, что вы как раз придете из школы и я застану вас.

— Из школы? Я там больше не работаю.

Убрав вино в маленький буфет, миссис Беккет обернулась к Катону. Один глаз у нее был подбит, а на щеке темнел огромный синяк. Губы распухли. Катон достаточно навидался в Ноттинг-Хилле, чтобы понять, что это означает, и ничего не сказал.