От легенды до легенды (сборник) - Алексей Мороз

Выживший пассажир вертолета — солдат итальянского миротворческого контингента, чье имя не разглашалось, — ничего не мог сообщить следствию по причине шокового состояния. Он был доставлен в госпиталь на базе многонациональных сил, где из бессмысленного набора слов, которые он произносил в бреду, одна из медсестер, понимавшая сербский, услышала что-то про камни, фрески и про спасение, а еще — про каких-то людей с выколотыми глазами, но смысл этих слов остался для следствия темен. Дело об инциденте в Грачанице и потерпевшем авиакатастрофу вертолете не стали раздувать, выжившего солдата комиссовали по состоянию здоровья, и более ничего о судьбе его известно не было.

Она видела все — не зря Ее прозвали Всевидящей. Построенное когда-то мужем Ее не кануло в Лету. Это была не прихоть и не игрушка, этим спасался потом народ его, потеряв прочее. Ослепленные видят куда больше, чем зрячие, а зрячие ведут себя так, будто слепы от рождения. И снова назревало что-то в этих краях, Она в таком не ошибалась никогда. Нечто такое, что изменит сущее навсегда. Выросла на могиле святого Симеона в Хиландаре лоза чудотворная, — иноки прозвали ее лозой Неманичей, — а никто не сажал ее там, сама принялась. Разрослась, закустилась, и плоды на ней вызрели, гроздья виноградные — кто вкушал их, у того рождались дети, даже если их и быть не могло вовсе. Было то знамением. Ибо решится все скоро и в тот самый миг, когда не действуют приказы, когда слова не значат ничего, когда небо и земля молчат, затаив дыхание, а из глубин души надвигается зло — древнее, как сам род человеческий. Так было во все века, так будет и ныне. А о забытом напомнят ослепленные короли.

Алена Дашук

Горячие люди

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилые

К нам пожалуют назад!

Хлипкий мужичонка со спутанными, словно свалявшаяся кудель, волосами вскочил.

— А вот и не попритчилось! — заорал он, сгорая от обиды. — Как есть, в черта перекинулся! Не нырни супостат под землю, достал бы я его вилами!

Сидящие у костра зашлись в хохоте. Свои истории Прошка начинал неизменным: «Раз была со мной такая оказия…» Брехал он вдохновенно, из одного желания развлечь. Правда, скоро входил в раж и уже сам верил в собственные россказни. Радующий поначалу смех к середине повествования приводил рассказчика в бешенство. Вот и сейчас он сердито сопел, поглядывая на хватающихся за бока соратников.

— Ай да Прошка! — Одетый в простой чекмень мужчина, прятавший до того улыбку в кучерявой бороде, лукаво сверкнул глазом. — Армию вражью едва головы не лишил. Вот кого Буонапартию страшиться надо. Всю Европу прошел, а тут на́ тебе — Прошка с вилами!

Осенний лес снова взорвался дружным гоготом. На этот раз Прохор стушевался. Препираться с барином, пусть даже не брезгующим делить с ним местечко у огня, было совестно.

— Да я, Денис Васильевич, того… — забормотал он, судорожно пытаясь найти оправдание.

Тут фортуна ему улыбнулась. Свет пляшущего на ветру огня выхватил из темноты кряжистую фигуру. Головы повернулись в сторону гостя. Сконфуженный Прошка, воспользовавшись замешательством, юркнул за спины насмешников и притих.

— Ты как тут очутился? — В голосе штабс-ротмистра Бедряги сквозило любопытство с долей плохо скрываемого раздражения. Поставленный им караул пропустил в лагерь незнакомого старика! Теперь жди от Давыдова выволочки.

— Дело у меня здесь, — хмуро ответил дед, без приглашения усаживаясь у костра. Он смотрел в огонь и, похоже, объяснять свой визит не собирался.

— Какое ж дело у тебя к нам? У нас заботы ратные, а ты, поди, восьмой десяток разменял.

Послышались смешки. Старик и ухом не повел.

— Какое — не твоя печаль. Не до вас мне. Своя у меня беда. Ее и решать буду.

Брови у Давыдова сошлись на переносице.

— Своя, говоришь? Мы-то тут с общей справляемся. Или тоже в одиночку Наполеона на вилы поднять задумал?

На этот раз в его словах послышалось не добродушное зубоскальство, доставшееся Прошке, а холодная неприязнь. Никто не улыбнулся и из его окружения.

— Подожди, в силу войду, решу беду вашу. — Старик оставался невозмутим, точно не смотрели на него десятки колющих глаз. — Сам решу. А за то останусь пока тут.

Денис Васильевич и Бедряга переглянулись. Во взглядах мелькнула догадка. Не всякий рассудок мог совладать с тяготами злой годины: голод, смерть близких, потеря нажитого каждодневным тяжким трудом. Снова саднящая память прописала до мелочей: разоренный дом, чадящая в студеном мраке лампадка, прижавшийся к иконе лбом сельский священник. Безумный попик, у которого Давыдов не так давно останавливался на ночлег. Видя чинимое басурманами надругательство над церквушкой, где служил без малого полвека, разумом батюшка помутился. С той поры слышится бедняге плач спасенной им иконы Божьей Матери. Сам он над ней слезы ронит, лик ей утирает, покоя найти не может. Какой ценой уберег потемневший от времени образ Богородицы — Господу одному и ведомо. Ее только и уберег… Тут кто угодно умом тронется.

И это только один из тех, чьи слезы, беспомощное бормотание или надсадный крик жили теперь в тягостных воспоминаниях и горячечных снах Дениса Васильевича. Кто-то из несчастных рвался в отряд, сжигаемый больной, безотчетной ненавистью. Давыдов от сердца сочувствовал, но в свои ряды принимал лишь способных в праведной ярости сохранять здравомыслие. Но что делать с пожаловавшим из лесной чащи стариком? Не бросать же на произвол судьбы. Да и все едино увяжется. Такой не отступит, по глазам видно. А там, может, прибьется к деревне какой. Угомонится.

Поразмыслив так, предводитель спросил:

— Леса да дороги знаешь?

Дед кивнул:

— Кто ж лучше моего знает?

— Вот и ладно. Путь указывать станешь. В сражения не возьму, не просись. А вот к котлу поставлю. Нечего моим воякам силы на бабьи дела тратить. — Давыдов подмигнул товарищам. Те заулыбались. Старик равнодушно пожал плечами.

На вопрос, какого он роду-племени, новоявленный ополченец ответил коротко и не сразу. Покряхтел, точно вспоминая, наконец буркнул:

— Архипом звали.

Сначала Давыдов странному проводнику не доверял. Скрыто справлялся в деревнях, верно ли тот прокладывает путь. Старик неизменно указывал кратчайшую дорогу, зачастую неизвестную даже местным. Первый раз, уличив Архипа в том, что повел он отряд по тропе, теряющейся, по словам местных, в непролазной трясине, Денис Васильевич не на шутку осерчал. Хотел было по закону военного времени наказать, да рука не поднялась. Тем более трое смельчаков вызвались конвоировать подозреваемого в измене по означенной тем дорожке. Никуда ему не деться! Коль почуют молодцы неладное, быстро на чистую воду выведут и воздадут предателю по заслугам. Давыдов, взвесив все за и против, согласился. Когда партизанский отряд прибыл на место, четверка давно поджидала их там. В глазах Архипа Давыдов прочитал лишь скуку — ни обиды, ни горечи. Зато лица воинов озадачены были чрезвычайно. Все в один голос утверждали, что запримеченное издали болото словно бежало от путников, швыряя под копыта коней поросшую невысокой травой дорогу. По ней дед с конвоем без труда добрались до намеченной цели. Тогда-то впервые и всплыло это слово — лешак. Давыдов, помнится, только посмеялся: ну и шутники эти вояки, хоть со смертью играть, хоть нечисть в лесу дразнить — все им нипочем! Однако позже сам не раз замечал, что преградивший отряду путь бурелом каким-то чудом расступался, расплетал спутанные ветви. Впереди открывалась пригодная для дальнейшего следования дорога. Оглядываясь, предводитель видел все ту же непроходимую чащу. Точно невиданные ворота, она смыкалась за спинами, укрывая и защищая партизанское войско. «Может, и впрямь леший?» — начинал сомневаться Давыдов.

Как бы то ни было, проводником Архип был отменным. Это Дениса Васильевича немало удивляло: крестьяне — народ оседлый. Или не крестьянин? Лесничий? Егерь? Уединившийся в лесах богомолец? А то, глядишь, и человек лихой, как знать, мало ли по нынешним временам их от бар своих бегает. Откуда тогда назубок знает все затерянные в глуши деревни и проселки?

О себе дед упрямо молчал. Постепенно посторонними вопросами Давыдов задаваться перестал — дел невпроворот. Старику доверился. Тот ни разу не подвел. Кашеварил Архип неважно, однако от обязанностей не отлынивал. Время шло. К молчуну привыкли и перестали замечать его всегда неприветливый взгляд.

Хорунжий Васильев постучал в дверь, когда командир уже собирался ложиться.

— Кого черт несет? — проворчал Давыдов. Денек выдался жаркий, глаза слипались.

Васильев шагнул через порог. Осмотрелся. В комнате, кроме них, никого.