Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой - Изабелла Аллен-Фельдман

– Козла? – переспрашиваю я. – Никогда не слышала о такой пьесе.

– Это был фильм, – сестра пренебрежительно машет рукой. – «Кавалер золотой звезды», сокращенно – козел! Мне предлагали роль матери этого самого кавалера, но я отказалась. Раскрыла сценарий, прочла два листочка и сказала свое окончательное «нет»! Роль отдали Маше Яроцкой, матери – это ее специальность. Мне лучше удаются старые дуры!

Объяснила сестре, что наше с ней соперничество должно было закончиться в 12-летнем возрасте. Потом уже стыдно и глупо. Предложила покончить с соперничеством хотя бы сейчас. Mieux vaut tard que jamais[94].

Аз а нар гэйт ин марк, фрэйен зих ди сохрим[95]. Приветливость кассирши из дальнего гастронома объяснилась просто – придя домой, я недосчиталась двух рублей. С пяти рублей она дала мне пятьдесят пять копеек сдачи, а два рубля оставила себе. Долго собиралась с духом, даже в зеркало на себя смотрела, но все же решилась пойти в магазин. Увидев меня, она заулыбалась пуще прежнего, проворковала: «Я вам сдачу недодала, извините» – и выдала два рубля. Мою уверенность в том, что девушка просто ошиблась, развеяла сестра. «Кассиры ошибаются, когда ошибка в твою пользу! – сказала она с убежденностью в голосе. – Если в пользу кассира, то это обсчет. Мерзавка прекрасно понимает, что один-два скандала, и ее уволят. Место в таком магазине ей терять, разумеется, не хочется, вот она и прикидывается дурочкой, если видит, что обман ее раскрылся и сейчас будет скандал!» – «Но я даже рта не успела раскрыть!» – возразила я. Мне всегда жаль менять мнение о людях с хорошего на плохое; и я, насколько могу, этому противлюсь. «Тогда как она узнала, зачем ты пришла? – сестра посмотрела на меня так, как в детстве смотрел отец, когда объяснял нечто очевидное. – Может, ты колбасы забыла купить и вернулась? Ошибившись, кассир не поймет своей ошибки до конца смены, до тех пор пока не будут пересчитаны деньги в кассе. Тебя надули два раза подряд!» Мне не оставалось ничего, как согласиться.

Сегодня опять говорили про несчастную Алису Георгиевну.

– Лучше бы у них отобрали театр в восемнадцатом году! – сказала сестра, и было ясно, что она в самом деле так считает. – Тогда они были молодыми, а в молодости потери воспринимаются не так фатально. Всегда можно надеяться на то, что тебе еще повезет. Ха! Повезет! Многие считали Таирова везучим! Врагам моим половину такого везения! Пятнадцать лет он жил в ожидании ареста и от этого вечного страха тронулся умом. У них с Алисой отобрали не театр, у них жизнь отобрали, искусство отобрали, все отобрали. Представляю, какая пустота у нее в душе! Потерять любимого человека, потерять любимый театр, и жить в этом же театре, ежедневно видеть, слышать, вспоминать, сравнивать! Как она сама еще не сошла с ума! Даже у меня ум за разум заходит, когда я сравниваю то, что было, с тем, что есть сейчас! Руины! Жалкие руины! И никакой ремонт не вдохнет в них жизнь! Александр Яковлевич мог ставить все – и «Принцессу Брамбиллу», и «Федру». Даже из такого дерьма, как «Оптимистическая трагедия», он мог сделать спектакль! Каждая его постановка была удачей, более-менее, но удачей, потому что он понимал театр, жил им! Театром жил, а не своими жалкими амбициями! А как играла Алиса Георгиевна! Видела бы ты, как она играла! Знаешь, игра может быть выразительной, может быть очень выразительной, можно войти в образ, ни разу не споткнувшись, можно образ воплотить… Но она ничего никогда не выражала и не воплощала. Она пе-ре-во-пло-ща-лась! Ты чувствуешь разницу? Она становилась тем, кого играла, если слово «играла» вообще здесь уместно, становилась и жила на сцене! Видела бы ты ее после спектакля! То была не великая Алиса Коонен, а ее оболочка. Обессиленная, она сидела в гримерной и подолгу приходила в себя. Она отдала театру все, и это «все» у нее отобрали! А ведь Балиев говорил им: «Уезжайте!» Увы, они его не послушались.

Когда влюбляешься, поначалу любимый человек – это воздух, биение сердца, вся твоя жизнь. Он рядом, он почти всегда рядом, но это не он, а какой-то образ, созданный в воображении. И когда он уходит, тоже остается образ, но уже другой. Дверь захлопнулась навсегда – и все изменилось. И как бы мы ни хотели вернуть прошлое, чтобы снова стать счастливыми, оно не вернется никогда. Это мои впечатления от книги, над которой я прорыдала три дня. Раскрывала, плакала, читала, плакала, закрывала и снова плакала. Разве можно спокойно читать книгу, если в ней рассказывается про меня?

Сегодня солнце пригревало особенно сильно. Сосульки начали таять, а я занялась ревизией весеннего гардероба. Увы, к вечеру снова похолодало. Une hirondelle ne fait pas le printemps[96]. Ненавижу зиму, особенно в конце. До сих пор мне выпадало счастье жить в местах с более мягким климатом. В конце московской зимы начинаешь с удовольствием вспоминать о Касабланке (разве это не показательно?!). Вся моя нынешняя жизнь есть ожидание весны, а до нее еще так далеко…

Здесь совсем нет clochards[97]. Только сейчас это осознала и не стала делиться своим открытием с сестрой, чтобы она надо мной не смеялась. Здесь в самом деле нет clochards. Nicolas сказал, что за бродяжничество здесь сажают в тюрьму. Не за то, что натворил бродяга, а за то, что у него нет крыши над головой. Те, кто не работает (пенсионеры не в счет), тоже могут быть наказаны. Это называется «тунеядство». В то же время вокруг множество людей без каких-то регулярных занятий. Парадокс.

– У отца постоянно болела голова по поводу его капиталов, – сказала сестра, достав свою сберегательную книжку. – Бедный папа, он до утра просиживал в кабинете, прикидывая, куда что лучше вложить, чтобы больше получить. Советская власть избавила нас от этой головной боли. Спасибо ей за это. Биржа! От одного этого слова людей бросало в дрожь! Акции! Котировки! Понижение! Повышение! Одна суета пополам с расстройством. То ли дело сейчас. Я имею деньги на новую шубу и кое-какое обновление обстановки, и я счастлива. Биржевые котировки меня не интересуют! Жизнь прекрасна!

Чувствую, что сестра играет, даже немного переигрывает, но в глубине души согласна с ней.

Только сегодня узнала от сестры, что князь Андрей из фильма 15-го года про Наташу Ростову – это отец Норочки! Я потрясающе несведуща во многих вещах. Годы жизни вдали от родных пенат не могут не сказаться. И в «Королеве экрана» с Верой Юреневой играл тоже он.

– Вера? – усмехнулась сестра. – Она умерла недавно, в январе. Жила на Стромынке, летом в хорошую погоду гуляла в Сокольниках. Она написала довольно интересные записки, попроси у Норы, у нее они должны быть.