Янтарин - Катерина Шишканова

Резко поумнев, Гельхен решил: хватит на сегодня ужасов практики точечного массажа и пошёл на попятную. Возбуждённая принцесса не сразу поняла, почему её за шкирку отдирают от добровольной груши. А когда дошло — сменила тактику и стала нападать из засады на спящего…

— Слушай, отвянь, — Гельхен вяло пошевелил плечами, предпочитая не открывать и без того повреждённого лица.

— Ну уж нет, покажи, как ты меня скинул.

— У тебя совесть есть? — он всё же отважился вынырнуть из травы, но тут же нос к носу столкнулся со склонившейся девушкой. Густые ресницы недоумённо хлопнули, когда серо-золотые глаза зажмурились, а лицо болезненно сморщилось.

— Ладно, показываю один раз, и ты, наконец-то, оставишь меня в покое…

Принцесса вновь прыгнула на него, но он перекатился на спину ещё до того, как она шлёпнулась сверху, перехватил сжавшиеся в кулаки руки, взбрыкнул ногами, скидывая девушку в траву. Подмял под себя, не удержался — украдкой ткнулся носом в рыжую шевелюру, быстро вдохнул… Разочарованно выдохнул — запах гари, щекотавший нос, шёл от костра и волосы всего лишь пропитались дымом. Какое-то время полюбовался пыхтящей раскрасневшейся Фелишей, зажал её руки одной ладонью, второй провёл по шее.

— Вот это, тебе, пожалуй, пригодится, — пальцы задержались на бьющейся жилке под челюстью. — Чувствуешь?

Фелль сглотнула. Она чувствовала — его горячие пальцы на собственной шее. И стучащую в висках кровь.

— Не отвлекайтесь, принцесса, иначе скручу верёвками и наконец-то отосплюсь.

Девичьи пальцы, скребнувшие сжавшую их ладонь, вновь расслабились.

— Отлично, — Гельхен украдкой перевёл дух. — Это сонная артерия. Стоит её пережать — и человек засыпает. Пережмёшь сильнее — и он уже никогда не проснётся. Запомнишь?

Фелль неуверенно кивнула.

— Вот и отлично. Теперь ты отцепишься?

— А ты меня поцелуешь?

…-А ты меня поцелуешь?

Он смотрит в её огненные глаза, сладко мружится на солнце, сочащееся сквозь такие же огненные волосы, медными локонами спадающие через плечи на его лицо. Голова склоняется чуть ниже, и становиться слышным запах гари в волосах — едва уловимый и совершенно не раздражающий — неотъемлемая часть огненного народа. Молодая и горячая — такой и должен быть истинный воин-феникс. Молодой и горячий — таким и должен быть огонь.

Фю-тиу-лиу! Флейтовый свист иволги раздался над самой головой.

Самое оно.

— Моя Иволга, — она довольно улыбается. Её пальцы осторожно касаются спутанных светлых волос.

Он глубоко вздохнул, удобней устраиваясь на её коленях, широко раскрыл глаза, выискивая в кроне дерева маленькую яркую птаху, всё никак не перестающую скрипеть-щебетать о своих мелких радостях.

— Спой. Для меня.

Пальцы ещё глубже зарываются в волосы. Ещё немного — и из груди вырвется мурлыканье.

— Отшумели великих деяний века,

Позабыты герои прошедших времён —

Время стёрло из памяти их имена,

Звон мечей, песни рога, сияющий трон.

Слишком сладкий голос, слишком ласково смотрят огненные глаза, слишком тихо стало вокруг — природа заглушила звуки, впитывая песню до последней ноты. Примолкла иволга, замер под ольхой заяц.

Не удержался — подался вперёд, завороженный любимым медовым голосом. И такими же медовыми губами.

Всего одно прикосновение, даже не успел ощутить вкус поцелуя. Губы словно взорвались жаром, перекинувшись на ни в чём не повинную девушку. Она вскрикнула, отпрянула, прикрыв ладошкой пылающие обожжённые губы. В карминно-лиловых глазах плескалось недоумение. Вторая рука упёрлась в сухую майскую траву.

Он только успел разглядеть, как чернеет наст под растопыренной пятернёй, мгновенно вянет и скукоживается иссушенная жаром трава, широкой дугой расходясь по лужайке. И вспыхивает огненными островками. Один, второй… пятый. Поляна вспыхнула. Вся. Одновременно. Закричала, заметалась одуревшая от страха иволга, вспыхнули маленькими факелами мечущиеся над головой бабочки и стрекозы, брызнул в лес горящий заживо заяц. Журчащий за ольхой ручей взорвался всеми оттенками голубого — цвета безумствующего на поляне огня.

…никаких поцелуев отныне. Отныне ты — феникс, я же — Феникс…

Наёмник молча отпихнул девчонку прочь, но закрыть глаз не успел. С Храмовой горы послышался скрежет разбивающегося камня.

— Что это?

— Надеюсь, галлюцинация, — буркнул Гельхен, подымаясь и нашаривая свой меч. — Сиди здесь и никуда не рыпайся.

— Но…

— Я сказал: "не рыпайся"! В прошлый раз тебя угораздило нарваться на оборотня. Боюсь даже представить, на что ты наткнёшься здесь. И надень, богов ради, мой плащ! Сколько можно говорить: без него — за пределы лагеря ни ногой. Надвигается гроза, ему вода не страшна. Всё.

Гельхен ушёл, спокойной уверенной походкой пересёк освещённую огнём полянку и скрылся в зарослях. Принцесса проводила его раздражённым взглядом.

Она уже почти решила последовать мудрому совету начальства, когда из темноты выскочила коза. Дикая рыжая коза с выпуклыми удивлёнными глазами и устюками, застрявшими в жидкой бороде. В голове моментально щёлкнуло: вяленая оленина заканчивалась, затариться продуктами в Подгорном Гельхен не смог — не было ни денег, ни времени, уж очень облизывались на принцессу местные, а кушать молодому сильному организму хотелось.

— Цыпа-цыпа-цыпа, — вкрадчиво позвала принцесса, облизываясь на потенциальный завтрак. Коза недоверчиво мекекнула, перебрала точёными ножками, но тут Фелиша потянулась за полюбившимся кинжалом. Рыжуху словно ветром сдуло. Цокнули по камням копытца — коза мчалась по тропинке вниз к ущёлью. Девчонка дунула за ней, оскальзываясь на осыпающихся камнях и мокрой от росы траве. Хорошо хоть плащ успела цапнуть. И завёрнутый в него свёрток…

Как только шею не свернула! Извилистую тропку перегородило хилое дерево, едва цепляющееся кручеными корнями за каменистую породу. Притормозить она не успела — перепрыгнула через узловатую культяпку вывернутого корня, ещё больше ускоряясь. По лодыжке чиркнула сухая колючка, оставляя кровавую метину.

Не так она представляла себе триумфальное возвращение в Кулан-Тар. Исцарапанная, запыхавшаяся, в пыльной рванине, ещё десять минут назад бывшей, пусть и мешковатыми, но весьма удобными, штанами и сорочкой на завязках-стяжках. Собственно, змейки шнурков, оплетающих одежду от груди до бёдер, во время спуска развязались и либо болтались дохлыми червями, цепляясь обмахрившимися кисточками за все кусты, мешая продвижению, либо благополучно выскользнули из петель и были втоптаны в пыль. Соответственно, сдерживаемая ими одежда, выросла размера на четыре и теперь принцесса старательно подтягивала сползающие штаны и слишком длинные рукава. Мучалась она недолго — рукава закатала, штанины обкромсала кинжалом и стянула на талии одним из шнуров, отцепленным от бедра: всё равно второй потерялся. Плащ бесформенным мешком свисал чуть ли не до самой земли, но толку от него не было — сквозь прорехи задувал не по ночному пронзительный ветер, а снять и выкинуть не позволяла совесть — всё-таки рванина принадлежала не ей, а Гельхен относился к этой половой тряпке с непонятной теплотой — мало ли какие у человека тараканы в голове.