Пейзаж с видом на кладбище - Василий Вялый

Сторож накрыл газетой посуду на столе и, накинув на плечи пиджак, вышел из каморки. Что может быть прекраснее майского утра? Ярко светило солнце, вокруг ароматных лип жужжали пчелы, на могилках распустились тюльпаны и нарциссы, перелетая с ветки на ветку, задорно тренькали шустрые синички. Дурное настроение как рукой сняло. Не смогли его вернуть даже кучи мусора возле захоронений – итоги вчерашней тризны. Придется убирать; а что делать? Квазиморда, вздохнув, сделал шаг… и внезапно остановился. Невдалеке от сторожки, на лавочке сидела Оксана.

Закрутила, завертела Славку с Оксаной новая, счастливая жизнь. Много ли кому доводилось видеть на кладбище радостных людей? А на этом погосте были… Да и сам Квазиморда поменялся за это короткое время. Перестал сторониться посетителей пантеона и своих сотрудников. Старался найти побочный заработок, чтобы добыть лишнюю сотню – как ни крути, теперь, вроде, у него была семья. После дежурства он чинил лавочки да оградки возле могилок, помогал разгружать прибывшие в ритуальные мастерские машины с цементом и камнем. Оксана в это время наводила порядок в сторожке, и вскоре их жилище приобрело более-менее приличный вид.

Странно и необычно в приюте печали было наблюдать за людьми, которые ловят влюбленные взгляды друг друга. Казалось, они не замечали столь очевидного для других своего уродства. Все работники мастерских, глядя на коллегу и его подругу, радовались и даже немного завидовали им.

– Господи, помоги этим людям, – шептала вслед Оксане и Славке Людмила, смахивая со щеки непрошенную слезу.

– Вячеслав, – как-то к сторожу подошел Калошин. – У нас в коллективе принято все радостные и, увы, печальные события отмечать сообща, – скульптор вдруг сильно закашлялся. Когда приступ прошел, добавил: – У вас, как мы поняли, прибавление в семействе? Вот это и надо отпраздновать. – Увидев растерянность на лице Квазиморды, сказал: – На счет денег не беспокойтесь – в таких случаях мы скидываемся. – Калошин раздраженно трогал ладонью свою грудь: кашель снова сдавливал ему легкие. – Расположимся в моей мастерской – там больше всего места. Да и тянуть с междусобойчиком не будем, прямо сегодня, после работы, и отметим, – он заглянул сторожу в глаза. – Согласны, Вячеслав?

Горбун неуверенно пожал плечами, что, должно быть, означало согласие.

– Ну, вот и славно, – скульптор тихонько хлопнул ладонью по плечу Квазиморды. – Подходите к шести часам вечера вместе с подругой. Как ее, кстати, зовут?

– Оксана, – улыбнулся сторож.

Посиделки оказались скучными, и атмосфера на них царила довольно натянутая. Заводила и душа коллектива Калошин через силу пытался развеселить компанию, но было видно, что каждое слово ему дается с трудом. Инициативу тамады у него попыталась перехватить Людмила, но у нее получалось еще хуже.

Червон с Юркой налегали на выпивку; недавно «развязавший» гробовщик силился угнаться за могильщиками, но сидящая рядом жена раз за разом отодвигала от него наполненную водкой рюмку. Остальные, перебрасываясь незначительными фразами, ковырялись вилками в наскоро приготовленной, нехитрой закуске. В самом неловком положении оказались Славка с Оксаной. Они не только никогда не пили водки, но и не присутствовали на подобных мероприятиях, и каждое слово им давалось с огромным трудом.

В самый разгар «веселья» в мастерскую зашел Копылов. Посмотрел на часы: после окончания рабочего времени, особенно в дни рождений сотрудников, никому не возбранялось выпить рюмку-другую. Спросил, чуть нахмурив брови:

– По какому поводу праздник?

– Успех сборной по футболу отмечаем, – усмехнулся Калошин. – Как не выпить по такому поводу, Владимырыч?

– Если бы они последнее место заняли – вы бы всё равно пили, – буркнул инженер.

– Вот, – Людмила ладонью указала на Квазиморду с Оксаной, – к нашему сторожу жена приехала. – Вы присаживайтесь, Иван Владимирович.

– Жена? – переспросил Копылов, скривив в фальшивой улыбке лицо. – И в паспортах обоих супругов этот замечательный факт, надеюсь, отмечен?

Оксана со Славкой переглянулись – ни у одного из них не было никаких документов. Над столом нависла гнетущая тишина.

– Ладно, гуляйте дальше, – инженер придвинул к столу табуретку и, развернувшись, пошел к двери.

– Владимырыч, подожди меня во дворе, – сказал Калошин, неуклюже выбираясь из-за стола.

– Камень хороший привезли в одно место, начальник, – скульптор спустился по ступенькам и, достав из кармана пачку сигарет, закурил. Тут же закашлялся. – За половину цены люди отдадут.

У инженера заметно улучшилось настроение.

– Ты бы бросил курить, Виталька, – он с повышенным вниманием посмотрел на Калошина. – Вон как похудел…

– Только с одним условием камень получишь, Владимырыч, – ваятель вытер платком вспотевший лоб.

– Это еще с каким условием? – насторожился Копылов.

– Сторожу и его бабе сделаешь паспорта и комнату в малосемейной общаге.

Инженер молчал, разглядывая свои ногти.

– Камня много, Владимырыч, – скульптор швырнул окурок в кусты. – Розовая брехча, черный гранит, ну и, естественно, мрамор.

– Ладно, сделаю, Виталик, только скажи мне… – Копылов сузил до щелочки свои глаза. – Зачем тебе это надо?

– Езжай домой, босс, – Калошин пошел к двери в мастерскую. – Боюсь, ты не поймешь. «Когда б вы знали, из какого сора»...

– Что, что? – переспросил инженер.

Ваятель, ничего не ответив, медленно поднялся по ступенькам.

XXIV

Уже несколько дней скульптор Калошин не выходил на работу. Проведавшая его Людмила сказала, что ему стало совсем плохо. Зачем-то снизив голос до шепота, добавила, что у Виталия та самая, нехорошая болезнь, от которой нет спасения.

– Ты бы сходил, Василий, – обратилась она ко мне. – У него же никого нет…

– Ни жены, ни детей? – удивился я. – И никогда не было? Ну да, он говорил мне об этом… Но я подумал, что он пошутил.

– Говорит, не было… – пожала плечами гробовщица. – Шутит-не шутит! Хер вас поймет. Скрытными вы иногда бываете! За достоинство свое мужицкое опасаетесь, что ли? – почему-то рассердилась Людмила.

День прошел в унылом молчании, каждый сосредоточенно занимался своим делом, находясь в некотором потрясении от новости о столь серьезной болезни Калошина. Я вспоминал свое первое знакомство с ним и мысленно готовился нынче же вечером нанести визит Виталию. Однако мой энтузиазм улетучивался по мере приближения времени посещения. Одно дело – быть на равных в ни к чему не обязывающем разговоре со здоровым нормальным человеком, а другое – пытаться ободрить, утешить, посочувствовать, не обидев и не разбередив одинокого и беспомощного больного, которому и жить-то, наверное, осталось совсем ничуть…

На мои настойчивые звонки к двери никто не подходил. Я уже разворачивался уйти, – может, Виталия положили в больницу? – как послышались тяжелые шаркающие шаги, и щелкнул отворяемый замок.

– А, это ты… – не очень дружелюбно сказал скульптор. – Что ж проходи, коли пришел. – Виталий медленно передвигался по квартире, одной рукой опираясь о стенку, а другой придерживая спадающие с него пижамные брюки. – Видишь, как похудел? – он взглянул на меня потускневшими глазами. – Прям, хоть подтяжки покупай, – пытаясь шутить, сказал Виталий. – Никогда их не носил…

За последние полторы недели, в течение которых я не видел Калошина, в его внешности произошли значительные перемены. Некогда бодро-розовое лицо осунулось и побледнело. Кожа на нем обвисла и стала дряблой. Волосы на голове, совсем недавно вьющиеся и пышные, почти прямыми блеклыми прядями ниспадали на желтый блестящий лоб. Тонкими дрожащими пальцами Виталий старался застегнуть пижаму.

На мгновение застыл, уловив мой взгляд. Вопросительно вздернул брови, посиневшие губы растянулись в подобие улыбки:

– Не похож? – произнес он, закачав головой. – Так-то, брат… Как говорит мой помощник Гришка: на всё воля Божья. Как он там, не шалит без меня?

Я, пожав плечами, ответил, что не шалит.

– Присаживайся в кресло напротив, – Калошин, кряхтя, опустился на кровать. – И больше не смотри на меня так, – он, шутя, погрозил пальцем.

– Как «так»? – удивился я.

– Взглядом художника, пытающегося запечатлеть триумф смерти над угасающим телом, – хозяину, наконец, удалось застегнуть пуговицу. – Однажды Василий Суриков выставил за дверь самого Льва Николаевича, когда тот, придя проведать умирающую жену живописца, слишком уж внимательно наблюдал последние часы несчастной женщины. «Уходи прочь, злой старик!» – вскричал в гневе автор «Боярыни Морозовой» – усмехнулся Виталий.

– Да не смотрел я так… – возмутился я, поражаясь прозорливости скульптора. «Рыбак рыбака…»

– Шучу я, – сказал Калошин. Тут же застонал, прижав руку к правому боку, словно пытаясь утихомирить боль. Ладонью стал шарить по тумбочке. Нащупал упаковку с таблетками. Торопливыми пальцами отделил одну и, постукивая зубами о стакан, запил ее водой.