Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

* * *

Большой каньон

Позавчера я отправилась в Эверглейдс[128] с Лу и Шарлоттой. Обшарпанные мотели, индейцы с тощими животами, но в общем-то симпатичные и забавные, ведь с сафари, парком и аллигаторами чувствуешь себя ребенком, а это очень весело. Потом будто туча закрыла солнце: мои мысли перешли от Лу, Шарлотты и крокодилов в параллельное русло. Я вспомнила о Пьере[129] и Франсине: руки Пьера, его красный кардиган, вот он падает на лестнице, цепляется за меня, так каждый вечер, слеза течет у него по носу, иногда падает на руку, мне не хватает его – его силы, его величия… Я вижу гроб и восковое лицо, ощущаю леденящее чувство и страх мертвецов; прощай тепло пухлой щеки, жизнь покинула ее навсегда. Как и все черты этого лица, казавшегося мне таким знакомым, скромник Пьер. Вчера я искала свои водительские права и случайно нашла твою записку по поводу репортажа, который я делала о тебе. Нежное послание, мне оно очень понравилось. Оставляю его и возвращаюсь к Лу – вечный переход от солнца в тень и обратно. Лу сморкается, Лу опрокидывает ананасный сок на сиденье взятого напрокат авто.

Лу и Шарлотта спят вместе на кровати обшарпанного мотеля. Очень холодно, я включила обогреватель, он адски шумит, но я подыхаю от усталости после пяти часов, проведенных в дороге, отвратительного гамбургера в ресторане, набитом пьяными ковбоями, которые трахали официантку, спрятавшись за искусственные растения. Девочкам было весело. Весь вечер мы ехали по территории индейцев. Я послала девочек спросить о ночлеге, они прибежали и сообщили: «Мы у индейцев!»

Я: «Отнеси пустую коробку в хижину, не бросай на дороге. И извинись».

Лу: «Я не могла: он заплетал своей жене косички и напутал…»

За рулем Шарлотта. Я чувствую себя в безопасности, взрослая моя девочка. Странное у меня чувство: мне так спокойно находиться у нее в руках. Бояться сафари – ну уж нет. Аллигатор на аллигаторе, белый ибис, красота, заходящее солнце.

Обратная дорога. Телекс Жаку и Сержу, бедняге Филиппу Леришому для его мамы. А я после всего этого пойду спать. Завтра seaworld[130], потом возвращение в Париж, к реальности. Спокойной ночи, Манки.

* * *

Это была телепередача по продвижению «Amour des feintes», я, разумеется, попросила Сержа быть моим гостем. Мне задали вопрос напрямую: «Что для вас Серж, если одним словом?» – я подумала, чуть растерявшись, хотелось ответить изобретательно, умно, и я нашла: «Toi»[131], потом то же самое спросили у Сержа, он ответил: «Et moi»[132]. Помнится, я немножко поиздевалась: «Et toi et toi et toi, toujours toi!»[133], тут Серж спросил: «Сколько слов?» – я не знала, а Серж говорит: «Émoi[134], одно слово». Вернувшись домой, я нашла листок бумаги, приклеенный к двери, на котором было написано «Et moi?»[135], два слова, и подпись: Жак.

1991

1 января

Я смотрела фильм про свой отпуск, и Шарлотта тоже пришла посмотреть его вместе со мной. Потом я стала одеваться, чтобы в половине пятого забрать Лу из школы, и Шарлотта показалась мне странной – бледная и какая-то обиженная. «Что-то не так?» – спрашиваю я, а она отвечает, что не может мне этого сказать. Она смотрит на меня одновременно отсутствующим и сверлящим взглядом. Я спрашиваю, не обидела ли ее чем-нибудь. Бедная Шарлотта, слишком большая девочка, раздавленная усталостью и жизненными разочарованиями. Она больше не хочет этой жизни. Я везу свою девочку в американский госпиталь. Сказала Лу, чтобы она поиграла в школе в пинг-понг, и рванула с Шарлоттой в больницу. На нее больно смотреть. Я злюсь на себя за то, что служила для нее примером, что не смогла уберечь ее от печали, что не была на высоте ни как подруга, ни как мать. И вот она рядом со мной, словно мой новорожденный ребенок, а я никуда не гожусь. Я вижу себя такой же, как моя мать, глупой мещанкой перед резким и честным подростком. Отчаяние неприкаянной души. Она кажется мне слишком мудрой, слишком рассудительной, но я ее понимаю. Я даже считаю, что она права. Ее жизнь была слишком трудной, слишком паршивой. Я бы хотела встать на другое место, я не хочу быть этой женщиной в меховом манто, которую ее дочь, наверное, презирает. Мне так не по себе, я не знаю, что делать, и я хочу ей помочь. Я чувствую себя полнейшей неудачницей. Там будет психиатр, если я хочу – тот же, что у Х. Да, хочу, если то, что между ними будет тень Х, чем-то поможет. Ее черные волосы, словно птица, она похожа на новорожденного ребенка, я вижу ее младенцем. Я снимаю с нее лифчик, у нее такая красивая грудь, и он бросил это совершенство, как он мог? Мы разговариваем с врачом, Шарлотта спокойна, они уходят. Я забираю Лу, бедненькая, осталась в школе одна с директрисой. Уже половина седьмого вечера, и они звонили везде. Я набираю номер Жаклин, единственной, с кем могу поговорить, когда дело касается Сержа, и так уже много лет. Разговариваю с ней про Шарлотту, до полуночи. Она говорит, что выбрать того же психиатра, что у Х, – хорошая мысль. Завтра отвезу Лу в школу и снова туда поеду.

Шарлотта вялая, говорит, что живет ни для чего, у нее больше нет цели. Школа была для Х, Россия тоже. Фильм Блие – нет, но она хотела знать, сможет ли очаровать его. Ничего не вышло. Она ревновала к другой девушке. Я была рядом, но она хотела быть не со мной. Я говорила, что люблю ее, но знала, что по сравнению с любовью другие так мало значат, даже дети, даже родители, я ее понимаю. Я позвонила де Лабею. Не застала, поговорила с его женой, потом с ним, чтобы он был в курсе. Надо ли говорить об этом Х? Лабей говорит, что не знает, где он. Шарлотта рассказывает мне про Х. Я рада ее откровенности, это для меня ново. Жаклин плачет, Шарлотта по-прежнему не хочет жить. Я ей не помогаю, я говорю о своей собственной жизни, стараюсь найти смысл в том, чтобы жить ради детей; как и все остальное, это звучит неубедительно. Я говорю про Жака, про Сержа, о чувстве вины, о том, какой все это ужас, но ей-то, с ее историей, это чем поможет? Не растратить напрасно такую драгоценную жизнь, поехать в Африку