Живые и взрослые - Сергей Кузнецов

Интермедия

Как кровь

На стеклянных дверях — табличка «Закрыто на спецобслуживание», но Володя Петров хозяйским жестом распахивает створки.

— А, Владимир Михайлович! — швейцар широко улыбается. — С супругой сегодня? Проходите, проходите! Столик в углу, как вы любите!

Монетка исчезает в широкой ладони, Володя с Наташей проходят в полупустой зал. Официант снимает со стола табличку «Заказано», отодвигает стул. Наташа садится.

Сегодня она — во франкском синем платье. Володя смотрит на жену, улыбается и раскрывает меню.

Наташа хихикает и показывает через стол — наверху затейливым шрифтом написано: «Прейскурант фирменных и старинных блюд живой кухни».

— Даже когда хотят как у мертвых — все равно не могут, — говорит она, — хоть что-нибудь надо обязательно испортить. Почему не написать по-нормальному — «Меню»?

«Действительно, — думает Володя, — почему мы всегда всё делаем так тупо и неотесанно? Неужели это никогда не изменится? Как же мы ошибались тогда, лет двадцать назад!»

По работе Володя часто бывает в этом ресторане, привык к нему и не замечает, как сквозь роскошный декор пробивается обычное убожество. Сегодня он смотрит вокруг Наташиными глазами, и ему немного неприятно.

— Да и интерьер так себе, никакого дизайна, — говорит он, с удовольствием перекатывая на языке мертвые слова.

Официант принимает заказ и гордо удаляется.

— Заметила, какая у него улыбка? — говорит Володя. — Умеют же улыбаться. Для каждого — своя улыбка. Кому — подобострастная, кому — покровительственная, кому — презрительная.

— А нам какая? — спрашивает Наташа.

— Нам — дружелюбная, — говорит Володя. — Это потому, что я знаю, сколько на чай оставлять.

Наташа хихикает.

— Помнишь кафе «Приморское»? — говорит она. — Тогда нам не до официантов было!

— Еще бы! — отвечает он. — «Две чашечки кофе, пирожное и бутылку тавридского портвейна».

Наташа чуть слышно прыснула. Володя очень любит этот ее смех — словно она хочет расхохотаться и сдерживается только усилием воли.

Так же она смеялась, когда уже в столице они снова решили сходить в ресторан, а швейцар не пустил их, студентов. Сказал что-то вроде ходят тут или рано вам еще, помянул войну и Проведение Границ, когда такие же молодые ребята, как вы, а теперь… Володе было очень обидно, а Наташа только смеялась. Потом пошли в сквер с бутылкой портвейна, купленной в ближайшем гастрономе.

Зато теперь — куда хочешь можно идти, швейцары только двери распахивают. Жизнь определенно удалась.

— Сколько лет прошло, — говорит она.

— Пятнадцать лет без десяти дней, — быстро отвечает Володя.

В самом деле — легко посчитать: через десять дней после знакомства он ее и отвел в «Приморское». Хотел ухаживать красиво, как в мертвом кино.

Они тогда все вели себя немного как в мертвом кино: казалось, еще чуть-чуть — и все вокруг будет таким же, как показывали в трофейных фильмах, доставшихся после войны.

Возвращается официант:

— Простите, похлебки с курником нет сегодня, могу предложить щи в горшочке с гречневой кашей.

— Хорошо, пусть будут щи, — соглашается Володя.

Официант снова уходит.

— Похлебка с курником — это куриный суп? — спрашивает Наташа.

— Ну, не называть же его «бульон», — отвечает Володя, — мертвое слово, не забывай.

Она снова смеется — точь-в-точь как пятнадцать лет назад в Тавриде, когда они встретились в спортивном лагере мертвяза. Володя потом удивлялся — как он только не заметил ее раньше в институте? Наташа была на два курса моложе, но в коридорах-то они должны были встречаться? Куда он только смотрел целый год?

Это было прекрасное время, время надежд. Казалось, скоро все изменится: залечились раны, нанесенные войной, мертвые стали приезжать из Заграничья, исчезало недоверие, подозрительность… Думалось — вот-вот мир станет лучше. Мы будем сотрудничать с мертвыми, они отдадут нам свои технологии, мы будем учиться у них, обмениваться идеями… потому-то Володя и пошел в Институт мертвых языков, думал — переводчики будут ох как нужны!

Без работы в самом деле не остался — но о том ли мечталось?

Официант приносит закуски, открывает бутылку франкского вина…

— Ну что, — говорит Наташа, — выпьем за нас? Ведь сегодня — наш день.

Бокалы встречаются с переливчатым хрустальным звоном, Наташа смеется, Володя улыбается и думает: почему мне так грустно? Ведь все хорошо. Любимая жена, хорошая работа, прекрасная дочь…

Вот да — прекрасная дочь. В этом-то все и дело. Марина как-то отдалилась последнее время. Володя понимает: это после того разговора, про Гошу Ламбаева и его родителей. Наверное, она не поняла то, что он пытался ей объяснить. Ну да, когда ему было тринадцать, он бы тоже не понял. И в двадцать, и даже в двадцать пять. Ведь он тогда надеялся на мирное сотрудничество с мертвыми, Коля еще над ним смеялся: какое, мол, сотрудничество? Кто кого быстрей обманет — вот и все сотрудничество.

Брат был циничен, как все эмпэдэзэшники. Наташка однажды спросила: он всегда таким был? Володя задумался, но так и не смог понять: то ли Коля пошел работать в Министерство, потому что был циник, то ли стал циником, потому что работал в Министерстве.

— А я помню, как впервые тебя увидела, — говорит Наташа, — я со Светкой разговаривала, а ты шел с пляжа. Весь такой спортивный, мускулистый… я даже помню, как у тебя на плечах капли воды сверкали…

— Вот-вот, — говорит Володя, — ты на меня посмотрела и даже вида не подала, а я, когда на следующий день тебя увидел, — сразу пошел знакомиться.

— Пятнадцать лет прошло, — вздыхает Наташа и тут же улыбается.

Володя смотрит в ее голубые глаза и думает: как же все-таки хорошо, что мы встретились в том тавридском лагере! Ведь могло же не случиться, могло случиться совсем по-другому… мало ли вокруг было красивых девчонок? Женился бы абы на ком, потом бы разводился, как Пашка или тот же Коля.

— Мне повезло, что я тебя встретил, — говорит он.

Они снова чокаются, официант приносит горшочки со щами, спрашивает:

— Еще хлебца?

— Да, спасибо, — говорит Володя.

Никогда не может отказать себе в хлебе — военное детство как-никак. Лучше хлеба еды не было.

Мог ли он подумать мальчишкой, что будет вот так сидеть с женой в лучшем столичном ресторане, куда ходят только мертвые гости?

Впрочем, мальчишкой он о мертвых гостях думать бы не захотел. А между тем вот вошли только что, садятся за большой стол, чуть левее, в тени, подальше от окна. Володя чуть скашивает глаза: пялиться на мертвых неприлично, за годы работы переводчиком научился себя вести.

Наташа тоже заметила, спрашивает шепотом:

— Мертвые?

Володя кивает. Ну да, мертвые. Судя по повадке — скорее коммерсанты, чем дипломаты. Две высокие белокожие женщины в черных платьях с открытыми плечами, двое мужчин в джинсах и водолазках. Еще один — в костюме, это, понятно, сопровождающий. Может, Володин коллега, а может — Колин.

Мысль о Коле почему-то кажется сегодня неприятной. Брат звонил утром, вроде поздравить с годовщиной. Что за ерунда, никогда Коля их не поздравлял. Тем более — это же их личная, почти секретная годовщина: пятнадцать лет знакомства, даже не юбилей свадьбы.

Зачем звонил, на самом-то деле?

— А знаешь, мне в «Приморском» больше всего понравилось, как ты говорил о том, что мы — в начале новой эпохи, что всё зло, поднятое войной, скоро должно уйти, и тогда мы, живые и мертвые, будем жить совсем иначе. Помнишь?

Володя кивает. Он помнит — и ему немножко стыдно за эти воспоминания. И немножко грустно, что теперь он не верит в новую эпоху и чудесные перемены.

— Это все ерунда, — говорит он, — неважно, что я говорил. Мы просто были молодые и были влюблены друг в друга. Вот это и была наша новая эпоха — персональная, только для меня и для тебя.

— И для Марины, — говорит Наташа.

— И для Марины, — соглашается Володя.

«Ничего Марине не объяснишь, — думает он, — ничего. Как объяснить, что ничего никогда не изменится? что не нужно ждать будущего, торопить перемены? что ей безумно повезло жить в мирную, спокойную, сонную эпоху? В эпоху, когда главное — не раскачивать лодку, не высовываться, не шуметь, чтобы, не дай бог, не разбудить те силы, которые спят до поры, до времени, не потревожить демонов разрушения. И тогда, если повезет, все будет хорошо: поступит в Университет, найдет хорошую работу, встретит какого-нибудь милого мальчика из правильной семьи, будут любить друг друга, нарожают детей, будут счастливы, как они с Наташей… и вот это счастье и будет частью каких-то незаметных, тихих перемен, мелких изменений, перманентной эволюции, если говорить мертвыми словами. Вот так мир и станет лучше, постепенно, медленно, но станет — ведь стал же он лучше за время его, Володиной, жизни? А ведь обошлось без Воздвижения и без Разрушения. Дай бог, и дальше обойдется, — думает он, — дай бог на Маринкин век хватит», — и тут понимает, зачем звонил Коля.