Русская война 1854. Книга вторая - Антон Дмитриевич Емельянов

— вмешался Вяземский. — Но сколько такой корабль будет весить? Пусть он даже не утонет, но никакие паруса не сдвинут его с места!

— Не паруса, а паровая машина, которые с каждым годом, нет, с каждым месяцем становятся все мощнее… И пусть он даже будет плавать не сам в первый год. Пусть его притащат к нам на буксире, как это было с парусными судами во время бомбардировки. Разве нам от этого станет легче? А потом… Дайте пару лет, и, уверен, такие вот стальные утюги еще с полвека будут решать исход морских сражений.

— А потом? — Нахимов слушал меня очень внимательно, одновременно с ужасом и интересом, и, наверно, поэтому первым уловил главную недосказанность.

— А потом по логике извечной гонки брони и оружия вперед должно будет вырваться последнее. И что это будет… Я не знаю. Вернее, даже знать не хочу. Вспомните, какими были войны сто лет назад, а что тогда ждет нас в будущем? Слишком жестоко, слишком разрушительно… И именно поэтому нам нужно стать настолько сильными, чтобы никто даже и подумать не мог на нас напасть!

Я мог еще много чего сказать, но в этот момент мой взгляд зацепился за стоящего в углу Дубельта. Генерал третьего отделения слушал меня очень внимательно, словно оценивая, наговорил я уже на высшую меру или еще нет. Продолжать сразу резко расхотелось.

[1] Дословный перевод английского термина crow’s nest. Так называли наблюдательный пост на марсовой площадке самой высокой мачты. Изначально для такого прикручивали к мачте самую обычную открытую бочку, а потом уже доработали до чего-то более технологичного.

Глава 16

Я неловко завершил разговор и поспешил отойти в сторону. Не потому, что испугался Дубельта, а потому что чуть не забыл, что мои слова могут услышать не только свои. Прошел мимо картежников, которые тоже не стали тянуть с возвращением к своему увлечению, хотел было пообщаться с Тотлебеном, но они с Корниловым, Нахимовым, Истоминым и временно присоединившимся Новосильским снова обсуждали конфигурацию защиты города. С ней ведь как… У нас есть линия обороны, у врага есть укрепления, но каждый день то англичане, то французы, а то и все вместе выводят в разных местах новых батареи.

Тут как в день штурма бастионов кораблями. Если правильно расположить орудия — а наши враги умели это делать — можно получить на каком-то участке десятикратное преимущество. А такое непросто компенсировать ни мужеством солдат, ни воздушной разведкой. Оставалось подтягивать свои батареи, располагать их так, чтобы уже враг оказался в слабой позиции и был вынужден отойти. И так день за днем.

— Христиан Людвиг, как у вас дела? — я заметил доктора Гейнриха, одиноко стоящего у окна, выходящего на Южную бухту.

— А? — доктор отвлекся от каких-то своих мыслей. — Григорий Дмитриевич, вы спросили, как дела? Простите… Получил письмо из столицы и вот позволил себе расслабиться.

— О чем пишут? — я начал догадываться, что так выбило из колеи нашего доктора.

— Меня заменят, — Гейнрих махнул рукой. — Слухи давно ходили, но у меня были надежды, что после всех недавних успехов решение будет изменено… Нет, Николай Иванович — отличный специалист. Вы бы видели, каких успехов он добился во время последней Кавказской войны. В столице от него все в восторге, и для меня будет честью работать под его началом…

Кажется, он про скорый приезд Пирогова.

— Но? — подсказал я.

— Но все наши начинания теперь будут тоже закончены им. Не мной! Впрочем, вам не понять…

Я улыбнулся. Доктор сначала нахмурил лоб, а потом неожиданно осознал, что часть идей, которыми он так гордится и которые боится упустить в чужие руки, пришли к нему от меня. И я при этом никогда не покушался даже на часть медицинской славы.

— Я ошибался, вы понимаете?.. — он задумчиво закусил губу. — Но почему? Как можно так легко отказаться от подобных открытий? Организация первой помощи в ротах на местах, зеленка, та плесень — любая из этих разработок может войти в историю медицины, а вы каким-то невероятным образом просто радуетесь, что это поможет людям. Вы один из тех святых, которые половину жизни живут вдали от людей, едят акрид и дикий мед?

— Мед — люблю, саранчу — нет… Акриды — это ведь саранча? — уточнил я и, получив растерянный кивок Гейнриха, продолжил. — Если же отвечать серьезно, то мне нужны и слава, и деньги, потому что только с ними я смогу добиться того, что задумал. Того, чего на самом деле хочу.

— И чего вы хотите? — доктор замер, словно сейчас я должен был сказать ему ответ на самый главный вопрос во вселенной.

— Помочь людям, помочь стране, сделать так, чтобы те беды, что могут ждать нас в будущем, не собрали свою кровавую жатву.

— Вы про вашу теорию о страшном оружии, которое будет создано в ближайшие годы? — доктор показал, что слышал ту мою речь.

— Не годы, десятилетия, но да… Я верю, что человеческая мысль уже скоро сможет вырваться на такой простор, создать столь страшные вещи, что весь мир окажется на грани гибели. И тогда мне бы хотелось, чтобы наша страна смогла себя защитить, чтобы наша сила была столь велика, чтобы никто даже подумать не мог на нас напасть. А если бы это и случилось, то чтобы война была именно войной армий, а не уничтожением народа.

— Вы молоды… — доктор неожиданно произнес ту же фразу, что я уже однажды услышал от Меншикова. И что характерно, оба они вспомнили о моем возрасте не из-за странных придумок, а из-за наивных надежд, будто мир может стать лучше.

— Молод для чего?

— Чтобы избавиться от иллюзий, — доктор на мгновение замолчал. — Григорий Дмитриевич, вы же помните, как закончится история рода людского?

— Что, простите? — мне на мгновение показалось, что Гейнрих сейчас расскажет мне, что тоже пришел из будущего, только еще более далекого. Но все оказалось гораздо проще.

— Апокалипсис, судный день… Весть о нем принесут четыре всадника, и имя одного из них — это Война. Понимаете? Это не случайность! Четыре всадника, четыре беды, что они олицетворяют — это то, что было и будет всегда связано с нами, с людьми.

— Чума, война, голод, смерть, — задумался я. — А вы не думали,