Русская война 1854. Книга вторая - Антон Дмитриевич Емельянов

забывай, что и меня, и тебя учили по одним и тем же книгам. Мы вместе читали и Аристотеля, и «Логику» Макария Петровича, и Гегеля…

— Тогда с чем ты не согласна? — Стерва вздохнула.

— Я не согласна с тем, что все люди корыстны, — ответила Анна. — А еще нет ничего плохого в том, что мы подарили стране надежду. Да, кто-то приедет в Севастополь только потому, что мы выстояли, так что в этом дурного? Всегда есть те, кто прокладывает путь, чтобы идущим следом было легче. Кто мы такие, чтобы упрекать людей за то, что они недостаточно сильны? Наоборот, почему бы не гордиться теми, кто, несмотря на слабость, решился на поступок?

— Нынче так называется желание сделать карьеру? — иронично возразила Ядовитая Стерва. — Ты можешь говорить красивые слова, но мы обе знаем, что очень многие поедут сюда именно за ней. Чтобы выслужить ускоренный ценз,[1] чтобы открыть себе дорогу к генеральским званиям, чтобы показаться на глаза детям Николая в боевой обстановке.

— И опять, — не согласилась Анна. — Царь дал людям шанс проявить себя, отправил сюда своих сыновей, чтобы этих причин стало еще больше. Конечно, хорошо, когда люди сами по себе совершают великие поступки, но разве не задача правителя направить в нужную сторону тех, кто пока не решился на них? Дать возможность добиться чего-то не взятками, а добрым делом.

— Пастырь для тупых баранов.

— Люди грешны, и церковь учит нас, что двигаться к свету самому и помогать двигаться туда другим — это нормально.

— А еще церковь учит нас каяться, то есть признавать ошибки перед богом. Так, может, пора признать ошибки перед собой, перед людьми? Не делать вид, что все правильно и хорошо.

— А что делать?

— Смотреть на тех, кто добился большего, кто сделал свои страны, свой народ богаче и свободнее, чем мы. Так почему надо ссылаться на бога и продолжать упрямо биться головой о стену? — Стерва говорила шепотом и при этом почти кричала.

— То, что хотел сделать твой отец? — неожиданно зло спросила Анна. Кажется, последний выпад Стервы на самом деле задел девушку. — Убить царя, скопировать Англию и Францию, забыть все, ради чего жили наши предки?

— Отец не хотел убивать царя! Он и остальные декабристы просто хотели конституцию, свободу народа!

— Или, как ты сама недавно предлагала смотреть в корень, они просто хотели власти? Для себя, для своих семей, и плевать на закон, который един для всех кроме них?

— Да как ты смеешь? — Стерва любила выводить из себя других, но, когда кто-то бил по ее собственным больным мозолям, тут же теряла контроль.

Девушки еще пару мгновений общались на уровне свиста и шипения, а потом фыркнули и разошлись. К счастью, чтобы не столкнуться, они двинулись в сторону других входов в дом Волохова, и это хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы они знали, что я подслушал их разговор.

Дождавшись, пока они отойдут, я двинулся в сторону своего дома. По дороге в голове крутились мысли об услышанном споре. А не получится ли так, что я делаю только хуже, защищая царя и загоняя нашу страну в еще больший тупик, чем тот, в котором она была в моей истории? С другой стороны, стоит ли воспринимать всерьез слова дочери декабриста Кюхельбекера? Одного из тех, кто взялся застрелить царя, но так и не решился это сделать. При том, что Николай тогда половину дня провел на площади, ходил прямо рядом с ним и двумя другими заговорщиками, которые заранее приняли на себя эту роль. Что их остановило? Страх? Провидение?

Плевать! Я неожиданно понял, что будет глупо опираться в своих решениях на события давно минувших дней или на личность того, кто говорит приятные или неприятные тебе вещи. Стерва считает, что мы должны повернуться лицом к западу, но я видел, чем это обернется в будущем. Предательством после Первой и Второй мировых войн, когда бывшие союзники за считанные дни стали врагами… Я видел, к чему приведет мир страсть рваться вперед, невзирая на цену. Но и желание понимать и прощать всех вокруг, как у Анны Алексеевны, я тоже не разделяю.

Так чего я хочу? Не знаю… Не хочу себе врать, и поэтому пока ответ будет именно таким.

В небе мелькнула тень дежурного «Карпа». В темноте с него почти ничего не видно, но само наличие пригляда с небес придавало людям уверенность. Помогало держаться.

* * *

Следующий день после Балаклавы я начал с того, что посетил больницу. Как оказалось, упавший при взлете Коля Доманов выжил — переломался и выбыл из строя на полгода минимум, но выжил — и нужно было его проведать. Помахав рукой Стерве и Анне, которые делали вид, что вчера не было у них никаких споров, я заглянул к парню. Пожелал выздоровления, а потом предложил, как встанет на ноги, присоединяться к Митьке, который занимался обучением полицейских летчиков.

Да, это не самому летать, но зато — дело. Потухшие глаза Коли разом загорелись, и в итоге я оставил в палате уже не бледный еле теплящийся труп, а человека, который хотел жить. Мелькнула мысль, что чем-то эта ситуация похожа на суть всех вчерашних споров, а потом мне пришла в голову еще одна идея. Волохов вот все время жалуется, что в городе нет свободных рабочих, а те, что есть, или ничего не понимают, или не хотят понимать. А что, если привлечь к нам в ЛИС людей вроде Коли?..

Не пилотов, а обычных солдат, которые после раны не смогут вернуться в строй или смогут, но не сразу. А так мы получим тех, кто понимает, для чего он делает дирижабли, тех, кто обучен дисциплине, и, главное, тех, кому хочется чего-то большего, чем просто жить для себя. Ускорившись, я свернул к доктору Гейнриху, с которым мы очень быстро договорились, потом к Волохову, который оказался в восторге от этой идеи, а потом и к Корнилову, чтобы тот дал свое добро на привлечение людей, которые все-таки проходят по военному ведомству.

Владимир Алексеевич тоже согласился, и процесс пошел. В мастерские ЛИСа только в течение дня прибыли почти три десятка новых рабочих, и сроки появления первого дирижабля из туманных стали гораздо более реальными.

[1] Действительно была практика считать в военное время один год сразу за несколько. Так в итоге вышло и