Генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Семенович Воронцов. Рыцарь Российской империи - Оксана Юрьевна Захарова

мог думать, что во всем корпусе будет меньше, нежели в некоторых гвардейских ротах в 1814 году. Я после о сем подробно же донесу. Теперь мы идем по ужасным дорогам и проходя по 4 и по 5 миль, но все я утешаюсь тем, что вывел столь счастливо вверенный мне корпус российский из чужой и не благословенной земли. Когда меня здесь оставили, то такого успеха не ждали, впрочем, я знал, что за это спасибо не скажут, хотя в случае противном вся ответственность легла бы на меня»[356].

Действительно, мы уже обращали внимание на неоднозначную оценку Петербургом деятельности М. С. Воронцова на посту командующего оккупационным корпусом во Франции. Считая себя незаслуженно обиженным властями, М. С. Воронцов окончательно решил выйти в отставку. Для человека, который, по отзывам современников, был рожден для службы, этот шаг требовал определенного мужества.

Получив разрешение оставить корпус в Германии, М. С. Воронцов покидает его только на границе с Россией и в январе 1819 г. возвращается в Париж. В Париже он знакомится с графиней Е.К. Браницкой и просит ее руки у матери – графини А.В. Браницкой, находящейся в то время во Франции со своим семейством. Получив согласие, М. С. Воронцов уезжает к отцу в Лондон. Женитьба состоялась в Париже 20 апреля (2 мая) 1819 г., граф С. Р. Воронцов находился в это время в Париже, посаженым отцом невесты на свадьбе был герцог Веллингтон [357].

В России корпус был расформирован. Точно указать причины, побудившие власти принять такое решение, сложно. Так, Н.М. Лонгинов предупреждал М. С. Воронцова, что «многие влиятельные здесь лица, узнав о преимуществах, дарованных войскам рескриптом Государя, заявляли, что по возвращении этих полков из Франции нужно будет подыскать для них необитаемый остров, иначе прочим войскам нельзя будет примириться с их старыми распорядками». Лонгинова уверяли, что, когда подняли вопрос о формировании оккупационной армии во Франции, фельдмаршал Барклай-де-Толли сказал Государю: «Ваше Величество! Вам нужно помнить, что вы выиграли сражение, но потеряли 30 тысяч человек!»[358] М. Бестужев, принимавший участие в выводе части корпуса из Франции в Россию, считал, что причины его последующего расформирования в том, что офицеры корпуса утратили присущую русской армии солдатскую дисциплину и либеральничали, что особенно проявилось в среде высшей иерархии корпуса М. С. Воронцова[359].

Примерно через тридцать лет после описываемых событий автор специального исследования, посвященного истории Мобежа, признал, что русские более, чем другие народы коалиции, симпатизировали французам. Они были общительными и человечными. Автор подчеркивал, что военные «уносили восхищение нашими обычаями и нашими институтами в деспотичную и варварскую страну» [360]. Во Франции, по мнению автора, русские познакомились со свободой и цивилизацией.

Хотелось бы отметить, что, по мнению современных французских исследователей, таким образом «закладывалось» слишком схематичное мировоззрение, в котором «отменное воспитание» русских противопоставлялось «свирепости» прусских военных, находившихся в Мобеже до конца 1815 г. Это мнение господствовало в конце XIX столетия; воспитывая ненависть к Пруссии, поощряли тем самым союз с Россией[361].

Как отмечает современный российский исследователь М.А. Давыдов, с точки зрения военной целесообразности расформирование корпуса нельзя назвать разумным шагом, к тому же десять полков корпуса, как указывает Давыдов, были отправлены к А.П. Ермолову на Кавказ, затем расформированы и отдельными частями присоединены к ермоловским полкам[362].

Но как следует из воспоминаний А.П. Ермолова, к нему прислали Апшеронский и 41-й егерский полки, о расформировании или прибытии других полков из корпуса М. С. Воронцова А.П. Ермолов не указывает[363].

Весьма сомнительно, чтобы политически неблагонадежные военнослужащие были отправлены для продолжения службы в регион активных военных действий, где прежде всего требовалась хорошая военная подготовка, дисциплинированность, высокий моральный дух.

Изменения в дивизионной и корпусной организации пехоты, начатые им в 1816–1818 гг., являлись одним из аспектов преобразования в русской армии.

К 1816 г. Россия имела сильнейшие в Европе войска, увенчанные славой победоносных кампаний начала XIX столетия, но содержание огромной армии в относительно мирной обстановке весьма тяжелое бремя для экономики государства. Характерной особенностью данного периода стал рост числа поселенных войск, создание «корпуса поселенных войск», переименованного в 1821 г. в отдельный «корпус военных поселений». По замыслу сторонников «поселенской системы», военные поселения должны были способствовать понижению стоимости содержания армии, постепенной отмене рекрутских наборов, улучшению обеспечения отставных солдат из семей военнослужащих.

В 1819 г. от 50 до 60 батальонов различных пехотных полков получили назначение в состав «корпуса поселенных войск», не избежали этой участи и полки Русского оккупационного корпуса.

Так, 2-й батальон Нарвского пехотного полка, вместе с другими батальонами 6-й пехотной дивизии – Невским, Софийским, Копорским, 11-ми 12-м егерскими, находился в Новгородском поселении, туда же был командирован и 2-й батальон Новоингерманландского полка. 25 июля 1819 г. в состав поселений попал 2-й батальон Смоленского пехотного полка.

Таким образом, возвратившиеся из Франции части оккупационного корпуса были вовлечены в процесс общих военных реформ в русской армии. Поэтому вряд ли стоит говорить о каком-либо особом отношении к судьбе корпуса; вызвано оно исключительно политическим взглядом военнослужащих его состава.

Что касается боевой и строевой подготовки частей корпуса, то на маневрах 1-й армии в 1820 г. Император высказал особое одобрение Кинбурнскому драгунскому полку, несколько раз Александр Павлович благодарил полк за вид и подготовку на высочайших смотрах 1824 г. Во время этого смотра высокой оценки за стрельбу удостоился и Нарвский пехотный полк. В сентябре 1819 г. главнокомандующий 2-й армией генерал от кавалерии Витгенштейн отметил Смоленский полк. На смотре 1820 г. Смоленский полк был признан лучшим в дивизии. Смотры 1821–1822 гг. подтвердили отличную репутацию полка. Подобные успехи отдельных частей бывшего оккупационного корпуса не могли не сказаться на отношении Императора к Воронцову.

В ноябре 1820 г. М. С. Воронцов сообщает А.А. Закревскому, что встретился с Императором, и упоминает опубликованный в газетах рескрипт с хвалебными отзывами о корпусе и своих действиях во Франции на посту командующего: «Сей рескрипт совершенно должен успокоить меня и товарищей моих, имевших причину думать, что нами Государь не доволен, Его Величество еще лично мне изволил сказать, что поведение всех полков, возвратившихся из Франции, везде есть отлично и что все корпусные командиры оные весьма хвалят. Все сие делает, что мне не стыдно будет со старыми товарищами встретиться, ежели служба когда-нибудь меня к тому приведет, я больше и желать не был прав»[364]. Во время личной встречи с Императором М. С. Воронцов окончательно принял решение не уходить в отставку: «Отпуск у меня остается, и в чужие края на полтора года, после чего я готов служить Государю Его