Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

А если в этом действительно таится опасность? Если она растет для Эриха с каждой минутой? Если у Нечасека было задание? И откуда у него деньги, которые он хотел ему ссудить?

Мальчик купил себе лимонад и сел на лугу перед домом. День выдался теплый. Из леса слышались взрывы — там строили вторую линию укреплений вдоль немецкой границы. Делали просеки, ставили бункеры, рыли окопы.

К полднику из леса показалась группа солдат. Ими командовал молодой лейтенантик. Наверное, это был взвод одного из бункеров. Все обитатели гостиницы вышли из дома и приветствовали гостей. Курчавый, молчаливый, вечно ждущий почту и деньги австриец, как обычно, с трубкой в зубах; жизнерадостная маленькая берлинка, замужем за греком, ждущая разрешения на выезд; всегда что-нибудь читающий светловолосый, с хриплым голосом мужчина и Эрих. На нем были резиновые помочи, застиранный серый костюм, волосы гладко зачесаны назад. Хозяин — с дружелюбной улыбкой на покрытом оспинками лице — стоял за столом раздачи. Мальчик видел, как обитатели дома вынули кошельки и, подсчитывая геллеры и кроны, заказывали для солдат холодное пиво и стопки шнапса. Мальчик тоже дал деньги на кружку пива. Солдаты пили, хозяин подливал, они запели. Их пригласили внутрь, в залу. Поставили пластинку с песней из Испании. Солдаты аплодировали. Большинство из них были взрослые мужчины, только лейтенант казался очень юным. Один русин начал танцевать, подпевая сам себе. Ему хлопали. Все отлично понимали друг друга, хотя эмигранты знали по-чешски едва ли пару слов. Однако на сердце у всех было тяжело. Солдаты знали, что им надо возвращаться в свой бункер, а хозяева, принимавшие их, не знали, найдется ли у них хоть когда-нибудь еще возможность поставить этим людям пиво или бренди. Когда взаимное понимание достигло наивысшей точки, лейтенант дунул в свисток, солдаты построились и попрощались с друзьями. И только при взгляде на лейтенанта, молодого господина, говорящего на моравском наречии, чувствовалось, что в ресторане на Кёнигсхёэ ему было бы лучше. Там он сидел бы в ресторанчике, а солдаты веселились бы сами по себе.

Перед командой к отправке из рядов солдат поднялись четыре-пять сжатых кулаков. Маленькая берлинка и Эрих ответили тем же. Лейтенант, прищурившись, посмотрел на солдат. Отряд тронулся с места. Прежде чем скрыться в лесу, некоторые помахали эмигрантам. Еще долго слышалась в лесу их песня.

Мальчик увидел усталый взгляд Эриха и подошел к нему. Эрих притянул мальчика к себе.

— Ну, как они тебе?

Мальчик хотел тут же рассказать о Нечасеке, но счел невежливым не ответить на вопрос.

— Лейтенант, во всяком случае, охотнее боролся бы против нас, чем с нами заодно.

Эрих похлопал мальчика по спине и, прежде чем отойти, сказал:

— Всегда помни об этом. Даже если в это не верится. Да это и не легко понять.

Вечером, еще до наступления темноты, когда все сидели за ужином, Эриха подозвали к телефону. Он сказал в трубку лишь несколько слов, допил чай, помахал рукой ужинавшим и пожелал:

— Всего хорошего, развлекайтесь.

Мальчик пошел за ним следом.

— Мне надо поговорить с тобой, Эрих.

— Не сейчас.

— Но это важно, поверь!

— Как только вернусь.

Он слегка пожал руку мальчику. Почему он так торопится, думал мальчик. Через несколько минут Эрих сел на велосипед, въехал по пригорку наверх и исчез за гребнем горы.

На утро следующего дня обитатели дома увидели, как из-за гребня показался пожилой мужчина и спустился к дому. Он сидел на велосипеде, на котором вчера уехал Эрих. Поставив велосипед, он снял зажимы с брюк, вошел в столовую и подозвал хозяина. Они прошли, как слышно было по шагам, в комнату Эриха. Хозяин вернулся один, остановился у двери с посеревшим лицом. Все смотрели на него.

Он сказал:

— Они отстреливались и боролись до последнего. Никого в живых не осталось.

Мальчик уехал в город следующим автобусом. Но потом, не заходя домой, пересел в поезд и поехал к отцу.

Он увидел его совсем обессилевшим, удрученным. Из почти сотни рабочих, призванных на службу, на работе остались только двое. Все другие перешли границу к людям из добровольческих отрядов. Никто не мог предотвратить это, все было основательно подготовлено. Да и некому было предотвращать. Постовой с ружьем, пожилой чех, выстрелил два раза в воздух, потом снял ружье с плеча и отправился к командиру, чтобы пересчитать патроны. Оставшиеся видели, как уходящие, распевая песню «Мы маршируем все дальше», направились к немецким постам. Сейчас они уже стоят под немецкими знаменами.

Мальчик и отец ели колбасу и булочки, пили холодный чай из фляги, которую отец всегда, сколько помнил мальчик, воскресенье за воскресеньем носил в своем рюкзаке, когда они отправлялись в Дом любителей природы. Прежде чем отец закурил, мальчик сказал ему все. Закончил словами:

— Последнюю пулю он оставил себе.

Это была последняя честь, которую он мог оказать Эриху.

Отец не зажег сигарету.

— Не рассказывай пока матери, и Хильде не надо. Я хочу сначала разузнать, правда ли это.

Он сунул сигарету обратно в пачку и долго молчал. Рука его играла топором, который лежал рядом. Он проверил остроту лезвия большим пальцем, потом приподнял его, будто пробуя на вес. Солнце вытапливало смолу из поваленных стволов, лежавших за ними аккуратной связкой. Запах смолы распространялся вокруг — так пахнет мир, думал мальчик.

Вклиниваясь в молчание отца, он спросил:

— С каким деревом ты любил работать больше всего?

Отец не изменил позы — видно, мыслями он был с Эрихом.

— Махагони, красное дерево. Фанеровку из махагони можно разглядывать, как картинки в книге…

Мальчик сказал:

— Я имею в виду строительный лес.

Отец растянулся на траве, прикрыв ладонью глаза. Ему тяжело от моих расспросов, подумал мальчик. Но разговора об Эрихе я не вынесу.

— Однажды я работал с веймутовой сосной, это было самое прекрасное дерево, с каким я имел дело. Я и сейчас узнал бы его запах из дюжины других. Оно из Канады.

Послышалась сирена. Ее заводили рукой, и звучала она, точно одинокий призыв.

Они попрощались, крепко пожав друг другу руки.

— Не вешай нос, мой мальчик.

— Хорошо, папа.

Но прежде чем отец отвернулся, мальчик спросил:

— А Янка уедет?

Отец ответил, глядя сыну в лицо:

— Да, у нее уже есть паспорт и бумаги на выезд в Англию.

— И ты тоже уедешь?

Отец отрицательно покачал головой и пошел обратно, делать свою работу — строить уличные баррикады из бревен. Как тяжело он идет, думал мальчик. У всех столяров сутулая спина. Под лопатками у них вырастают мускулы от постоянного напряжения. Да и к старости спина прямее не становится. Отец старится, подумал мальчик. Все идет к своему концу.

Мальчик изо всех сил бежал к автобусу. Он был единственным пассажиром.

Дверь в квартиру была незаперта. В кухне на плите стояли кастрюли. На пламени спиртовки что-то булькало. Он боялся встретить Хильду, потому что она легко выпытала бы у него тайну. Стоило ей только спросить об Эрихе, и у него не хватило бы сил умолчать о его гибели. Самое худшее, если она сидит сейчас, склонившись над одним из своих длинных писем, заполняя строку за строкой, вся уйдя в мысли об Эрихе. Он осторожно потянул к себе дверь в комнату, но там было пусто. Тогда он заглянул через приоткрытую дверь в спальню и вдруг остолбенел от зрелища, открывшегося ему. Там, на кровати его отца и матери, на раскинутых подушках и одеялах, господин Нечасек изо всех сил бросал свое полураздетое тело на Хильду, будто ослепленный кровавой ненавистью, в горле его клокотала ярость, он ожесточенно выкрикивал проклятья и угрозы в беспомощно обнаженную грудь Хильды. Но больше всего потрясли мальчика те невероятные слова, которые выкрикивала женщина. Верхняя часть ее тела наполовину свешивалась с кровати, головой вниз, взгляд ее был обращен к мужчине, глаза, широко распахнутые в невыразимом счастье и сумасшедшей, неистовой ярости, устремлены в пустоту, руки крепко охватили спину господина Нечасека, а рот, красивый полный рот Хильды, кричал ввысь, словно тот, к кому обращен был этот крик, находился в ином мире, за пределами человеческого разумения.

— Убей меня, — кричал рот Хильды, — убей меня! — И снова: — Разорви меня! Убей! Дай мне умереть, умереть!

Мальчик стоял будто в дурмане. Хильда кричала и визжала, мальчик слышал ее и после того, как закрыл дверь комнаты.

В кухне он стоял в полной растерянности. Что происходило там, в той комнате? И это было то, что ему предвещал воскресными утрами господин Нечасек? И это подразумевалось, когда говорилось: они соединились в любви? Это так выглядело, так слышалось? А Эрих тоже кричал такие слова? Или Хильда узнала о смерти Эриха и потому хочет умереть? Это было бы мальчику понятнее всего. Мысли разбегались, лишь одно мальчику стало ясно: по ту сторону любви существовало нечто, до сих пор ему неизвестное. Часть этого ему только что приоткрылась. Это было самое отвратительное открытие в его жизни. А может, господин Нечасек просто пьян? Какое-то время в мальчике теплилась эта надежда. Эрих говорил часто: когда мы победим, алкоголь будет приравнен к яду. Да люди и не захотят больше затуманивать себе мозги. Лишь тогда человек сможет свободно продвигаться по пути истинной человечности.