Колдун и Сыскарь - Алексей Евтушенко

— Поначалу-то всё шло хорошо, — рассказывал управляющий. — Василий Лукич давно мечтал Дарью Сергеевну замуж удачно выдать, мне наказывал, уезжая, не упустить удобного случая, ежели таковой появится. Вот я и радовался — куда уж удобнее! Француз, государем-императором обласканный, молодой, незнатный — Франц-то Лефорт тоже ведь не из дворян был, купеческого роду-племени, и Дарья наша Сергеевна, понятно, родословием похвалиться не может, а только лишь красой девичьей да природным умом и скромностью. Ну и воспитанием, знамо дело, за что отдельный поклон князю Василию Лукичу. Его стараниями девица не токмо читать и писать обучена, но и политесу, танцам, умением вести себя за столом, тому же французскому языку в известных пределах — всего и не перечесть… — Харитон Порфирьевич умолк и снова принялся набивать трубку.

Волнуется человек, подумал Сыскарь. Видать, действительно, проблема серьёзная.

«И ты готов её решать? — спросил он у себя. — А почему бы и нет? Именно этим — решением чужих проблем я зарабатываю себе на жизнь в родном двадцать первом веке. Почему должно быть иначе здесь, в веке восемнадцатом? В конце концов, это единственное, что я умею хорошо делать. И нужно благодарить бога или судьбу за то, что мне предоставляется такая возможность. Закон компенсации, вероятно, срабатывает. Типа, мы тебя, парень, с головой окунём в невыносимо трудные условия, да чего там — в полное дерьмо окунём, но шансы выжить и даже заработать денег всё же предоставим. Чтоб всё по справедливости. И вот, пожалуйста. Сначала встреча с Симаем, без которого он вряд ли бы справился с оборотнями, теперь — с Харитоном Порфирьевичем. Чего дальше ждать? Возможности вернуться домой? Мысль интересная, надо бы обдумать её на досуге, а то и с Симаем обсудить.

Если неведомая сила забросила Сыскаря на триста лет назад, то, может, найдётся и такая, что вернёт обратно? И, кстати, почему неведомая? Это для его она неведомая, а Симай ночью говорил, что, мол, о чём-то подобном слышал. Расспросить бы его поподробнее. Если сам не знает, может, подскажет, кто может знать. В конце концов, это, блин с чебурашкой, закон — если совершено определённое действие, то должно быть и противодействие. Если есть яд, то найдётся и противоядие, а на каждый снаряд — своя броня. Потому что мысль о том, что придётся теперь проживать свою жизнь здесь, в первой половине восемнадцатого века, одному, без Светланы, настолько невыносима, что её не то что серьёзно обдумывать — на край сознания пускать не хочется. Пусть сидит в самом тёмном углу и не высовывается».

Тем временем Харитон Порфирьевич снова набил трубку и принялся возиться с огнивом.

— Разрешите помогу. — Сыскарь достал сигарету, прикурил от зажигалки и протянул её управляющему. — Вот сюда нужно нажать, — показал, — и выскочит пламя. Никакого колдовства. Газ сжат до состояния жидкости и поджигается точно, как в огниве, с помощью искры. Английские колонисты в Америке придумали. Они ребята умелые, рукастые, и голова у них на месте.

— И пьют небось меньше нашего, — проворчал Харитон Порфирьевич, раскуривая трубку и с явным сожалением возвращая зажигалку Сыскарю. — Зело полезная вещица. А сама из чего сделана? Ни на дерево, ни на железо не похоже.

Упс, подумал Сыскарь, как же тебе, дорогой, о пластмассе-то доступно поведать…

— Смола это такая, затвердевшая, — нашёлся он. — С дерева, которое только в Америке растёт. И то не в Северной Америке, а в Южной. По берегам великой реки Амазонки. Что до пития, то пьют колонисты американские не меньше нас, однако… — Он осёкся, неожиданно сообразив, что разговор на данную тему может далеко увести. Как объяснить управляющему княжеским имением в России 1722 года принципиальную разницу между человеком свободным и подневольным, а то и вовсе крепостным? Сыскарь не слишком хорошо знал историю США, но помнил и понимал, что добиться независимости в войне с Англией — самым, пожалуй, мощным государством в мире середины восемнадцатого века — могли только внутренне свободные люди. А свободному человеку пьянство ни к чему, он на себя работает. Взять, к слову, то же казачество российское того же времени. В смысле этого, в котором он сейчас находится. Одна тысяча семьсот двадцать второй год, повторим. Много, интересно, среди донских или иных казаков алкоголиков по сравнению с остальным, в массе своей крепостным, русским людом? Статистики, понятно, под рукой нет и взять её неоткуда, но можно и так догадаться, что меньше. И не просто меньше, а зело, как нынче говорят. Вот жизнь у тебя пошла, господин частный сыщик, усмехнулся он про себя, всего-то дал прикурить человеку, а до каких глубин успел мыслию нырнуть — аж до пьянства извечного российского, будь оно неладно.

— Стараются не похмеляться, если с вечера перебрали, — всё-таки закончил он начатое. — Да и по неделе без просыху, как мы, не гуляют.

— По неделе ещё ладно, — сказал Харитон Порфирьевич, — то всего лишь малый запой. А вот когда большой, до месяца… — Он вздохнул. — Ладно, что-то не туда мы свернули, давайте ближе к делу.

— Давайте, — согласился Сыскарь.

Харитон Порфирьевич продолжил рассказ. Собственно, там уже и рассказывать-то особо было нечего, и голые факты сводились к следующему. В первый месяц Бертран Дюбуа трижды посещал имение князя Долгорукова, всякий раз под присмотром или самого Харитона Порфирьевича или специально назначенной мамки виделся с Дашей, и всё было хорошо — дело явно шло к сватовству. Но потом Бертран уехал по делам в Москву. Не было его вроде и недолго — всего-то две седмицы. Но вернулся он оттуда совсем другим человеком. Во-первых, изменился внешне — очень уж побледнел, глаза запали и заблестели каким-то неестественным светом. Речь, до этого плавная и мягкая, зазвучала отрывисто и даже грубо. Опять же, совсем перестал днём приезжать — только поздно вечером, когда солнце уже пряталось за лесом, и не верхом, как раньше, а в закрытой карете. Собственно, один только раз после своего возвращения из Москвы и приезжал. Но этого Харитону Порфирьевичу вполне хватило, чтобы запомнить.

— Так вышло, что пришлось мне их тогда наедине оставить, никак иначе было нельзя. Час или около того пригляда не было, и о чём там промеж них речь шла или что делалось — мне неведомо. Только больше месяца, считай, как он здесь не показывается, — закончил он. — И за это время Дарье Сергеевне становится всё хуже и хуже. Она не жалуется, но я-то вижу. И это, Симаюшка, как мне кажется, не просто любовные страдания. Вернее, не только они.

— Днём из дома она выходит? — деловито осведомился Симай.

— Пока — да. Но всё реже и ненадолго. Боюсь, как бы не поздно было.