Жемчужины детства - Вера Гиссинг

которую вы построите рядом со своими мужьями. Я благословляю ваших будущих мужей и детей и обещаю присматривать за вами с небес и молиться за ваше счастье.

Обнимаю и благословляю вас,

Ваша маминка

Строчки расплывались перед глазами. То, что им пришлось пережить, было только началом, и с самого начала они были разлучены.

Пока я не прочла это письмо, страдания родителей представлялись мне чем-то неопределенным, как темная тень. Теперь же на меня со всей силой обрушилась реальность, и я с сокрушительной ясностью осознала всю глубину физического и морального страдания, которое им пришлось пережить.

Несколько недель я пребывала в трансе и жила внешне нормальной жизнью, но почти не замечала происходящего вокруг. В конце концов я обратилась к дневнику, который со дня моего возвращения лежал заброшенным, ведь мотивация писать пропала. Я вела дневник, чтобы потом прочитать свои записи родителям, все это было ради них… Но теперь я почувствовала необходимость излить свое горе и поговорить с мамой.

22 декабря 1945 года

Моя дорогая маминка!

Я прочла твое прекрасное письмо много раз. Словами не описать, что я испытываю всякий раз, когда его читаю. Я стараюсь не перечитывать его слишком часто, ведь тогда мне хочется умереть, чтобы воссоединиться с тобой и с папой. Это самое чудесное и благородное письмо, которое я когда-либо получала. В нем каждое слово пронизано безмерной любовью к нам, твоим детям, и к отцу. Все в нем свидетельствует о твоей самоотверженности, мужестве и решимости. Ох, знала бы ты, как болит мое сердце, когда я представляю, как ты, измученная болью и жестокостью судьбы, храбро пишешь эти строки и все еще надеешься и веришь. Я вижу тебя так отчетливо, ты кажешься такой реальной и вместе с тем ты – призрак, который от меня ускользает. Я чувствую и вижу тебя всегда и везде, и мое сердце плачет и болит за тебя. Мне хочется тебя обнять, осыпать поцелуями твое милое лицо и быть с тобой, только с тобой…

Почему Бог отнял тебя у нас? Почему?

Боль, что я чувствую сейчас, не сравнится с горем, которое я испытала в Англии, узнав о твоей смерти. Там я привыкла жить без тебя и папы, но здесь все напоминает мне о вас обоих, о наших разрушенных надеждах и утраченном счастье. Тетя Берта и друзья семьи помогают восполнить пробелы в моих детских воспоминаниях, и я могла бы слушать их целыми днями с утра до ночи. Эти рассказы меня одновременно утешают и причиняют муки, но всякий раз, когда я узнаю о вас что-то новое, я чувствую себя немного ближе к вам. Как же вас все любили! Я так горжусь, что у меня были такие родители.

Сегодня я почувствовала, что должна сделать запись в дневнике, и мне стало намного лучше. До сегодняшнего дня у меня не было сил взять ручку и описать свои чувства в этой тетради, с которой я прежде делилась всеми мыслями и событиями. Но прежде я вела дневник для вас. Сегодня же я чувствую себя такой покинутой и безысходно несчастной, что просто не в состоянии переживать все одна. Однако теперь мне немного полегчало.

Дорогая маминка, я обещаю постараться не грустить на Рождество. Зажигая свечи на елке, я буду думать о тебе, папе и Еве. Я посмотрю на небо и представлю, что вы смотрите на нас с тетей через окно.

* * *

Когда то, что я узнала из маминого письма, постепенно уложилось у меня в сознании, у меня возникла потребность узнать больше о судьбе моих родителей. Я понимала, что это будет страшно, но мне казалось, что чем больше я узнаю, тем ближе к ним я стану.

Я расспросила тетю Берту, Милу и Карела. Те по-прежнему не горели желанием говорить о концлагере, но постепенно мое смутное представление о случившемся обросло деталями.

Через несколько недель после того, как папу арестовали и поместили в Малую крепость в Терезине, мама, которая тогда еще жила дома, получила тайную записку с инструкциями, в которой ей велели передать крупную сумму денег определенному нацистскому офицеру. Мама сделала все, как было описано, не зная, для чего предназначалась эта взятка, она лишь молилась, что это как-то поможет отцу, не смея даже надеяться, что его освободят.

Могу представить ее радость и облегчение, когда вскоре после того, как она написала нам последнее письмо, она увидела его высокую фигуру в переполненной Терезинской ратуше, куда согнали несколько тысяч новоприбывших евреев. Мама приехала туда без сил, в смятении и расстройстве, проведя несколько часов в запертом грузовике для скота, куда загнали оставшихся евреев из нашего района. Выкрикивая имя отца, она растолкала толпу и бросилась в его объятия. За несколько недель пыток его черные волосы побелели, как снег, он истощал, как скелет, лишился ногтей на руках и ногах – их вырвали, – но он был живой. Взятка предназначалась для этого: папу перевели из Малой крепости в гетто Терезина. Моим родителям это, должно быть, казалось чудесным освобождением, но, увы, папину жизнь спасти не удалось: удалось лишь продлить ее, но вместе с ней продлить и страдания.

В гетто мужчины и женщины жили отдельно в тесных холодных бараках, но мама с папой по-прежнему могли встречаться и разговаривать почти ежедневно. Папино здоровье оказалось безвозвратно подорвано. Он всегда много курил, и даже в гетто был готов обменивать свой скудный рацион на сигареты.

Дедушку мама так и не увидела: когда она приехала в Терезин, тот уже умер. Этот гордый благородный человек оказался прикованным к жесткой холодной койке в бараке в мужском лазарете для престарелых. Потеряв достоинство, он едва не лишился рассудка, так велико было его отчаяние и смятение. В Терезине многие сходили с ума, особенно старики.

Возможно, поэтому мама и тетя Берта, снова встретившись в гетто, вызвались помогать умалишенным. Это был тяжелый и психически изматывающий труд в ужасающих условиях, поэтому никто из интернированных не хотел брать на себя эту обязанность. Мама с тетей надеялись, что это спасет их от депортации в Польшу. Их надежды не оправдались: сперва в Освенцим отправили тетю Берту, Милу и Карела, затем папу, и мама вновь осталась одна. Ее черед настал в январе 1944 года: ее поместили в лагерь B-IIb, находящийся в большом полуразрушенном конюшенном дворе – комплексе полусгнивших строений, оставшихся с Первой мировой войны. В одной конюшне размещались пятьсот заключенных. Каким-то чудом здесь мама снова встретила тетю Берту и Милу, те сказали, что папа и Карел находятся в том же лагере, но женщинам и мужчинам