Тугова гора - Виктор Московкин

— Да, оно и есть — Ростов-батюшка. Лучше не скажешь.

Данила сказал не напрасно, что дорога прямее, — скоро они уже наткнулись на первую сторожу, оставленную на развилке. Наскучавшиеся воины с радостью присоединились к отряду — надобность в этой стороже отпала.

До мужицкой засеки шли ходко. Мужики, видно, ни на час не оставляли ее без охраны — высыпали из-за деревьев. Впереди опять с огромной рогатиной старик Окоренок.

— Будь здрав, княже!

— И тебе долгих лет, — сказал князь, спешившись Улыбнулся: — Татары не налетали?

— Слава богу, тихо, — серьезно ответил старик.

Переход по лесной тропе занял много времени. Когда опять все были на конях, князь спросил старика:

— Так что, ваши ратники следом за нами пойдут?

— Мы так смекаем, князь. Коли навалятся, мы тут их по перворазу употчуем и тебе весточку дадим. А потом уж прибудем.

Константин удивленно посмотрел на него.

— Да как же вы пешие против конников? Они вперед вас прибудут.

— Они по дороге, да и сторожиться после этой засеки станут, а мы побежим своими тропами. Небось не обгонят.

— Ну, не знаю, — не поверил его объяснению князь. — Впрочем, дело ваше. Но вот что выполни не мешкая. Подбери артель и сегодня же направь ко мне. Такие же засека будем делать. А есть ли у нас в городе умельцы, того не знаю.

Константин в эту поездку обдумывал, где лучше встретить татар; И все больше склонялся к мысли, что битва должна быть в лесном месте, где-нибудь перед городом. Город без защитных стен — открытое место. Которосль для врага — не преграда.

Окоренок поклонился князю, сказал:

— Спасибо за честь, княже. Немедля соберу мужиков, отправимся следом за вами.

— Много не надо, только умельцев. Кому делать, найдутся; показать, как делать, надо. А то ты свою засеку обезлюдишь, кто татар встречать станет.

— Сделаю, княже, как велишь.

Константин тронул поводья, намереваясь ехать. К нему приблизился кузнец Дементий, вполголоса сказал:

— Князь, если ты не отдумал в урочище, то здесь, неподалеку, нам сворачивать.

— Что ж, будем сворачивать. Кого возьмем с собой?

— Сынка Евпраксии Васильковны да другов Лариона, муже ее, — сотника Драгомила и Михея, дружинника.

— Добро. Данила, поведешь отряд в город, там передашь Третьяку Борисовичу, пусть устраивает на кормление. Да, вот что, — внимательно оглядел Белозерца, дружески хлопнул по плечу. — Останемся живы — владей деревенькой Лазуты. Дарю за службу. Заводи семью, хватит боярских девок обхаживать.

— Я, княже, после тебя самого…

— Что, никакой другой дороги больше нету? — спросил князь, с трудом вытаскивая ноги из глубокого мха. Коней вели в поводу.

— Свободна дорога до озера от города, по которой татары наехали. Оттуда в челнах доберешься до урочища. А мы идем с другой стороны.

Дементий шел впереди, нащупывая тропу, по краям расстилалось болото с вонючими газами.

— Давайте отдохнем, — пересиливая гордость, попросил Константин.

— Сейчас повыше выберемся, вон где сосенки сгрудились, там отдохнем.

Под сосенками оказалось сухо — песчаный островок. Константин в изнеможении повалился на спину. Позавидовал. Васильку, тот даже не сел, стоял, всматриваясь куда-то вдаль, свеж, будто и не шел вместе со всеми.

— Как твоя мать живет в этих лешачьих местах?

— У нас, у озера, красиво, — коротко ответил юноша.

Михей, стеснявшийся до этого князя, — впервые был рядом с ним, — сейчас вдруг обратился к нему:

— Я, Константин Всеволодович, слышал про такие места от гусляра. Знатно он. сказывал.

— И что же он сказывал?

— А вот, если не собьюсь, слушай:

Шумели леса непроходные…Посередине озера великогоВыступала, стояла великан-гора,А на той горе, на самом верху,Облаками окутанный город был,И жила-была в том городе,В богатых хоромах Рогнеда-вдова.А управляла она своим городомРовно десять лет…

— Вот тут я, Константин Всеволодович, позабыл.

— Ничего, вспоминай еще, что слышал.

— А как есть про Евпраксию Васильковну, — заметил Дементий.

Михей продолжал:

То не ветер завыл поздней осенью,Не волны у скал разгулялися,То сам царь водяной зычным голосомСозывает русалок на сходьбище:— Эй. вы, дети мои, дети озера,Не забудьте, как только луна взойдет,Собирайтесь, расскажите мне:Сколько глупых людей заманили к нам…

— На ночь тебя послушать — страхом душа обольется, — сказал Константин. — А у вас на озере есть русалки? — повернулся он к Васильку. Почему-то ему хотелось дразнить этого красивого юношу.

— Жрец Кичи никогда про них не говорил. Я не видел.

— Ваш жрец, видно, занятный человек, все время упоминаешь о нем.

— Жрец Кичи — мудрый человек.

— Доведется — увидишь этого старца, — пряча усмешку, сказал Дементий.

— Сколько еще осталось?

— За один переход одолеем. Надо подниматься, боюсь затемняет, тогда худо станет.

— И верно, пошли, — впервые подал голос Драгомил. Был он широколоб, курчавая с просединами борода красиво обрамляла лицо.

Солнце еще не село, когда вышли к озеру. Озаренный закатом идол сурово смотрел на них пустыми глазницами. Дементий скосился на спутников, угадывая, какое впечатление произвел на них деревянный истукан. Переславцы — Михей и Драгомил — замерли, полуоткрыв рты, разглядывали исполинского идола с удивлением и некоторым испугом. Константин, много наслышанный о «лешаках», внешне ничем не выдал своих чувств, спросил только Василька:

— Он изрыгает дым, и вы узнаете, какая судьба ждет вас?

Василько, беззвучно возносивший хвалу божеству за благополучное возвращение, молча кивнул.

— Дьявольщина какая-то!

Ворота городища были открыты. Караульный Омеля очумело уставился на Василька, потом уже перевел взгляд на остальных и вдруг заплакал. Крупные слезы скатывались по старческим щекам.

— Что с тобой, Омелюшка? — участливо спросил Дементий, пораженный неожиданным поведением старика.

— А! — Караульный махнул рукой, затем напустился на Василька: — Несись, неслух, скорей к матушке. В могилу ее чуть не свел.

И когда тот убежал, поведал:

— Мы его уже похоронили. Все озеро крючьями взбаламутили, искали. А он вон к вам прибился. К вам-то он как попал?

— Татары увели.

— Татары! — изумился старик. — Не пугай меня, Дементьюшка, какие тут татары?

Константин осматривался. Повсюду приземистые, из толстых бревен, с плоскими дерновыми крышами, избы; узкие, как бойницы, окна; каждая изба — крепость. К частоколу, окружавшему городище, была подсыпана земля, и изнутри он казался невысоким, в рост человека. Над частоколом нависал деревянный козырек с дерновым покрытием. Все было сделано для удобства боя. «Лешаки», видать, не только молятся идолу, но и думают о защите от врага.

Жилье Евпраксии Васильковны было таким же приземистым, разделялось на две половины. В первом, большом помещении, с полом из оструганных плах, по стенам располагались лавки, в углах — светильники, — здесь собирались на совет старейшины городища; в чистой горнице — она принимала гостей.

— Думали, утонули они с Росинкой, видела, как садились в лодку, а тут буря налетела, — рассказывала она, не совсем еще успокоившись после встречи с сыном. — Пришли к Савелию, бортнику, — там никого, не знали, на что подумать. Иди к жрецу, — сказала она сыну, — Неможется ему, все тебя в бреду поминает.

У входа в жилище Кичи сидел на бревешке Перей, дремал. Копье было прислонено к стене. Никто не думал угрожать жрецу, просто исполнялся ритуал, заведенный неведомо кем и неведомо когда.

Василько растолкал старца. Слезящимися глазами Перей смотрел на юношу, как на выходца с того света. Потом сообразил, что перед ним не тень — живой человек, мелко закивал, поднялся.

— Зовет, по все дни зовет. — С этими словами он скрылся в жилище.

Кичи лежал на лавке, на мягких овчинах. Глубокие морщины изрезали высохшее лицо старца, безжизненный тусклый взгляд запавших глаз был неподвижен. Но когда Василько встал у изголовья, жрец заметил его, зашевелил бескровными губами. Юноша понял, что старец просит поднять его. Он бережно поднял легкое, сухое тело. Слабым движением Кичи показал на глиняную плошку, стоявшую на лавке рядом с изголовьем. В ней была густая зеленоватая жидкость. Василько поднес плошку ему ко рту. Старец сделал несколько небольших глотков.

Василько с изумлением смотрел, как постепенно наливается румянцем лицо жреца, живым, заинтересованным становится взгляд. Да и голос старца окреп, когда он заговорил:

— Предки настойчиво зовут меня к себе. Час пришел, и я готов. Но они не простят; я оставляю святилище, лишенное высшего духа. Мое несчастье — я долго не посвящал тебя, кому это было предназначено, в великие тайны природы, в тайну нашего божества. Ждал, когда ты войдешь в зрелую силу. Я просчитался. Теперь, вижу, поздно. И все-таки хочу передать хотя бы внешние приметы. Если так будет угодно великому, он доверит тебе и большее. Нагреби горячих углей из очага вон в ту плошку, возьми корзину с травами.