Инструмент - Джон O'Xapa

— Ты знаком с Хэмфри Богартом? — сказала она.

— Нет, — сказал Янк.

— Будешь в Голливуде, шепни ему, что у него есть горячая поклонница в Ист-Хэммонде, штат Вермонт. — Она взглянула еще раз на портрет Богарта и отложила журнал.

— Откуда ты взяла, что я буду в Голливуде?

— А зачем же тогда пьесы писать? Нью-Йорк? Нью-Йорк — ерунда по сравнению с Голливудом. Кто бы слышал о Хэмфри Богарте, если бы он остался в Нью-Йорке?

— Это верно.

— Ну, повторим еще разок как-нибудь? — сказала она.

— С твоего разрешения.

— С моего разрешения? Вот чудак! А знаешь, галстук-бабочка тебе больше пойдет.

— Никогда бабочек не носил. Не умею их завязывать.

— Можно купить готовый. У тебя длинная шея, а бабочка это скрадывает. Понятно? Я подарю тебе галстук-бабочку. Они есть у Гелдберга в Куперстауне, а вообще мужская одежда в большом выборе в Берлингтоне.

— Я не стиляга.

Она встала — маленькая и даже какая-то трогательная без высоких каблуков.

— Я очень рада, что тебе понравилось в «Кукише». Да надо быть не в своем уме, чтобы там не нравилось. В следующую пятницу этот чертов маляр не придет с раннего утра. Ну как, в пятницу увидимся?

— Обязательно.

— Если Анна Фелпс начнет приставать к тебе с расспросами… да нет, она умная.

— Да, она умница.

— И вообще не ей говорить. Сама небось со своим Эдом Кроссом, прости Господи. — Хелен отворила дверь правой рукой, придерживая халат левой. — Знаешь, что меня подмывает сделать? — Она широко распахнула халатик, ступила на крыльцо и тут же юркнула назад. — Пусть бы полюбовались. Но я на государственной службе. До свидания, мирных снов, спи спокойно, без клопов. — Она ущипнула его, подтолкнула и затворила за ним дверь.

Наверно, хочется поскорее вернуться к журналу и Хэмфри Богарту, подумал Янк. Галстук-бабочку он, конечно, никогда не наденет, а что касается следующей пятницы, то вряд ли встреча состоится. Но впереди еще целая неделя.

В следующие дни Хелен, как всегда, улыбалась ему, когда он приходил на почту, добавив к улыбке дополнительное приветствие в виде высунутого кончика языка, что выглядело бы довольно невинно, если б у нее была привычка облизывать губы. Но теперь, после россказней Хелен, да и после свидания с ней, Янк вдруг почувствовал, что Ист-Хэммонд начинает угнетать его. Неужели нет такого места, которое не стало бы давить гнетом? Да, такого места нет, и сколько еще ему придется постигать заново то, что он знал всегда? Спринг-Вэлли. Нью-Йорк. Ист-Хэммонд. В конечном счете вся планета Земля. В конечном счете? Да нет, уже сейчас. Он давно это знал. С того и начал, что узнал, но каждый раз постигал заново, а на это уходит много времени. Есть место, где он становится всеведущим и всесильным: оно в той комнате и на том стуле, который стоит перед его пишущей машинкой. Тут он может вообразить себя божеством. Во всех других местах он тощий мужчина со слабым зрением, отчаянно смущающийся при виде кончика язычка, высунутого шлюхой. Бетховен и Эдисон были глухими, Милтон ослеп, Гиббон и Честертон были тучными, По — сумасшедший, Платон — гомосексуалист, а Гоген — сифилитик. Чувство родства с ними еле теплилось, еле проступало в нем, до тех пор пока не начинали стучать клавиши его машинки, дающей жизнь Нэнси-Хвать и Гарри-Красавчику, но тогда он уже был в обществе Людвига и Томаса, Джона и Эдварда, Гилберта, Эдгара, Поля и Джорджа Германа Рута, султана Бейрута — в обществе тех, кто стоит особняком от тех, кто не стоит особняком.

Найдя поддержку в своих рассуждениях, он снова сел за работу, а в пятницу утром зашел на почту и сказал Хелен Макдауэлл:

— Сегодня наше свидание не состоится. Мне надо работать.

— Ну что ж, хорошо, — сказала она.

Ничего хорошего тут не было, и улыбка не могла скрыть ее досаду, но он заявил это твердо, а в жизни, которую вела Хелен Макдауэлл, мужчинам, делающим твердые заявления, перечить нельзя. Хелен возненавидела его, но ненавистью к нему она воспылала бы в любом случае. На сей раз кончик ее языка не появился.

Через неделю Янк кончил первый вариант пьесы и по телефону доложил эту новость Пег Макинерни.

— Ничего лучше со дня открытия пенициллина я не слышала, — сказала она.

— При чем тут пенициллин? — сказал он.

— Да ни при чем. Могу заменить — со дня изобретения колеса. Когда вы приезжаете?

— Еще не знаю. Дня два буду спать, а потом перечитаю пьесу еще раз. Ведь торопиться нам некуда?

— Торопиться некуда. Выспитесь как следует. А приедете, надо будет поговорить насчет Харбенстайна. Он все еще мечтает заполучить вас в Калифорнию. Полностью переме́ните обстановку.

— Я думал, он давно остыл.

— Ни в коем случае, — сказала она.

— Ну что ж, это не расходится с моими планами, — сказал Янк. — Сюда я уже не вернусь.

— Хватит?

— Пожалуй, хватит, — сказал Янк. — Ист-Хэммонд сослужил свою службу, и нечего мне здесь больше торчать.

— Так уезжайте оттуда поскорее. Эти городишки — тоска смертная, когда новизна с них скатит.

— Или когда убеждаешься, что никакой новизны в них и нет, — сказал Янк.

— Значит, жду вас. Через неделю увидимся?

— Примерно через неделю плюс-минус день-другой, — сказал Янк.

Он не стал предупреждать Анну Фелпс о своем решении уехать из Ист-Хэммонда. Однако сказал ей, что кончил первый вариант пьесы и собирается спать сутки напролет.

— Значит, собираетесь в Нью-Йорк, — сказала она.

— Да, я не решаюсь доверить свою рукопись почте Соединенных Штатов, — сказал он.

Она улыбнулась:

— Почте Соединенных Штатов или местному почтовому отделению?

— Да нет, о местном почтовом отделении я не думал, — сказал он.

— Но это не значит, что оно о вас не думает, — сказала Анна Фелпс. — Или не говорит.

— Это вы о ком? Случайно, не о Хелен Макдауэлл?

— Может, и о ней, — сказала она. — Насколько я знаю, у вас было всего одно свидание, и то вы мне об этом не доложили. Но сами знаете, в маленьких городках сведения собирают по кусочкам, по крошкам. Вы специалист по такому сбору.

— Угостите меня этими кусочками и крошками, — сказал он.

— Не могу, — сказала она. — Не знаю даже, с чего начать.

— Ах, вот какие кусочки и крошки? Ну что ж! Она улыбнулась.

— Мне, наверно, следовало вас предупредить. Хелен болтает о вещах, которые порядочные женщины держат про себя. Но такому специалисту по собиранию кусочков и крошек самому следовало бы это знать.

— Я вижу, вы получаете удовольствие, миссис Фелпс. И за мой счет.

— Вы меня осуждаете? А мне почему-то смешно.

— Тогда похохочите вволю. Не хихикайте.

— Не над чем тут хохотать. Не настолько это смешно.

— Может быть. Но шутки-то вы, конечно, понимаете, даже если они на ваш счет.

— Смотря какие, — сказала Анна Фелпс.

— Да это, собственно, не шутка, но среди прочих кусочков и крошек я, к своему удивлению, обнаружил, что вы были когда-то в большой дружбе с Сеймуром Эттербери.

Его поразила перемена, происшедшая в этом лице, обычно маловыразительном. От добродушного подтрунивания над ним по поводу тех вещей, которые порядочные женщины держат про себя, она вдруг с болью, со страстью ринулась на защиту — защиту чего-то, не самой себя.

— Не бросайте слов на ветер, мистер Лукас. Не бросайте… слов… на ветер, вот что, — сказала Анна Фелпс и ушла из кухни.

Весь этот день и весь следующий она отвергала все его попытки принести извинения. Она, конечно, догадывалась, что он наслушался про нее и про Эттербери от Хелен Макдауэлл, а для Анны Фелпс этот источник осквернял любые человеческие отношения.

Янк решил не откладывать больше своего намерения проспать сутки.

— Я ложусь на двадцать четыре часа, миссис Фелпс, — сказал он. — Если мне захочется выпить стакан молока и немножко перекусить, я сам все возьму. На телефонные вызовы отвечайте, чтобы позвонили послезавтра.

— Хорошо, — сказала она.

Янк взял термос с молоком, тарелку печенья, ушел к себе наверх, разделся, принял теплую ванну и лег в постель. Лежа он расслабится и сможет спать по три, по четыре часа подряд, просыпаясь ненадолго в промежутки. Ему не хотелось торопить сон, и сон пришел сам, надолго, часов на семь. Он встал, сходил в уборную, снова лег и снова заснул. И так пролежал в постели на два часа больше намеченного срока, чем остался очень доволен. Потом умылся и сошел вниз. Анны Фелпс в кухне не было, но на столе лежала записка. Он поставил кофейник на огонь и, прежде чем надеть очки и прочитать эту записку, выпил чашку кофе. Кто-то, не назвавший своего имени, звонил ему в три часа утра. Две записки — позвонить мисс Макинерни, срочно. Еще две — позвонить какому-то мистеру Лидсу в редакцию «Джорнал америкен». Столько вызовов за двадцать шесть часов не было и за неделю со времени отъезда Шейлы Данем. Он выпил еще одну чашку кофе, и тут на кухню вошла Анна Фелпс с собакой.