Инструмент - Джон O'Xapa

— Была?

— Была и есть, конечно.

— Вы никогда не говорите о своей матери. Про отца я слышала, он преподает в колледже, а о матери ничего не знаю.

— Грустная это история.

— Да?

— Грустнее и быть не может. Моя мать самая скучная женщина из всех, кого я знал.

— Даже если это правда, не надо так говорить.

— Вы сами вырвали у меня такое признание, — сказал он.

— Опять умничаете? Почему же вы говорите про мать, что она скучная?

— Почему я так говорю или почему я так считаю? Говорю — потому что она на самом деле скучная. Считаю — потому что это так и есть. У нее не было ни одной собственной мысли в голове. Все, что она нам вещала, все было заранее пережевано моим отцом. А он тоже не гигант интеллекта.

— Так относиться к своим родителям… не знаю… Я видела детей, у которых не было настоящего детства, и из них мало кто вышел в люди.

— Я-то в люди вышел. Не так давно я послал отцу восемь тысяч долларов. Столько, сколько, по моим подсчетам, ему стоило мое обучение в школе и в колледже, если уж говорить о колледже.

— И по этим подсчетам ваш сыновний долг исчерпан?

— Нет, не совсем. Я пошлю ему еще четырнадцать тысяч. Это за те годы, что были до колледжа.

— И тогда — полный расчет?

— Полный.

— Ну что ж, по крайней мере вы не перевели на деньги их любовь и нежность.

— Нет, перевел. Это равняется нулю. Если уж на то пошло, они мне сами задолжали за любовь и нежность, которую я расточал им до восьми-девяти лет. С этого возраста я стал разбираться в себе и в своих родителях.

— Почему они вас не любили?

— Потому что я им мешал. Ничего не купить, никуда не поехать.

— И вы чувствовали себя лишним в семье?

— Да. Банально, но так это и было, миссис Фелпс. Некоторых детей лупят, меня никогда не лупили. Жестоких, изощренных наказаний, как выражаются юристы, тоже не помню. Всегда я был обут, одет, сыт. Моему отцу и в голову бы не пришло преступить закон, запрещающий жестокое обращение с детьми. Но он не стеснялся транжирить деньги, угождая своим низменным инстинктам.

— На женщин?

— Нет. Угождал своему дурацкому вкусу в живописи. Он искал поклонения и скупал картины неизвестных художников. Да разве я вам не рассказывал?

— Нет, не рассказывали.

— Так вот, мой родитель пользовался известностью среди всяких мазил и невежд, потому что покупал у них картины. Вместо того чтобы тратиться на то, что было нужно мне.

— Например?

— Ну… не послал меня за границу.

— В восемь-девять лет?

— Нет, когда я был постарше. В двенадцать-тринадцать. Я хотел съездить в Англию и поговорить с Джорджем Бернардом Шоу.

— Это в двенадцать-то лет?

— Да. К двенадцати годам у меня уже было написано семь или восемь пьес.

— Могли бы съездить в Англию и попозже.

— Да, мог, но мне уже не хотелось поговорить ни с Шоу, ни с Марджори Доу.

— А она кто такая?

— Мистер Шоу и Марджори Доу. Это так у меня с языка сорвалось, — сказал он.

— Да, у вас привычка говорить первое, что придет в голову. Я часто это замечала. Некоторые словечки лучше бы держали при себе.

— Невозможно. Художник во мне требует выражения.

— Да? Я не знала, что вы еще и художник.

— Художник, миссис Фелпс. Не живописец. Вы, конечно, слышали выражение «художественный темперамент», его применяют не только к тем, кто занимается изобразительным искусством.

— Слышала, не слышала… хватит. Столько от вас всего наслушаешься за день, да еще такой тихий, как воскресенье. Что вы хотите на ужин? Я вечером уйду, но приготовлю до ухода.

— Хочу ваших изумительных сандвичей с языком.

— Никогда я вас не кормила сандвичами с языком.

— Ну, тогда с этим самым…

— Приготовлю вам холодный ростбиф с картофельным салатом.

— Несколько ломтиков я оставлю Эду Кроссу.

— Совсем это ни к чему. Эд Кросс здесь только пьет кофе.

— Надо же ему перекусить, когда он привезет вас домой. Да! Можете сказать Эду Кроссу, что машину моего агента я покупаю.

— А зачем ему это знать?

— Затем, что со временем я продам ее и хочу, чтобы Эд получил комиссионные. А новую буду покупать там, где посоветует Эд. Он отказался от денег за то, что помог мне получить права, так вот, пусть знает — я этого не забыл.

— Откуда вам известно, что Эд комиссионерствует?

— Я родом из маленького городка, миссис Фелпс. Привык собирать сведения где придется.

Она посмотрела на него долгим взглядом.

— Хм! Собираете сведения? Они не всегда надежны, учтите это.

— Так, процентов на семьдесят пять. И конечно, в какой-то мере я полагаюсь на свое воображение. — Он ответил улыбкой на ее взгляд. — А тут процент надежности еще выше.

— Как бы оно вас не подвело, — сказала она.

— Думаю, что не подведет, — сказал он. — А теперь у меня к вам есть один вопрос.

— Пожалуйста.

— На моем месте вы женились бы на Хелен Макдауэлл?

— Ни на чьем месте я бы не женилась на Хелен Макдауэлл. А почему вдруг такой вопрос? Не собираетесь ли вы жениться на ней?

— Ну, а пригласили бы вы ее на моем месте выпить кока-колы?

— Что вы ходите вокруг да около?

— Намеренно. Начинаю с вопроса о женитьбе, потом беру другую крайность. А как быть в промежутке? Ну, поставьте себя на мое место.

— На ваше место. Вот приготовлю вам ужин — холодный ростбиф и картофельный салат. Если все останется нетронутым, я очень удивлюсь, когда приду домой. Это будь я на вашем месте. Когда проголодаешься, может, и потянет на филе миньон. Но ваше филе миньон в Рено, штат Невада. Так что ешьте холодный ростбиф и салат из картофеля.

— Пожалуй, я согласен с вами. Только вот не получилось бы у меня несварения желудка от холодного ростбифа с картофельным салатом — не вашего, а того, что на почте.

— Если бы вы были женаты, несварение желудка получилось бы у вашей супруги.

— Пока мы не увязли во всяких иносказаниях, скажите, почему Хелен не замужем?

— Тут я сдаюсь. Спросите кого-нибудь из ее поклонников, вы же любите собирать всякие сведения где придется. Если женщина не очень осмотрительна, мало ли что с ней бывает.

— Не рекомендуется пить у помпы общественного пользования?

Она кивнула:

— Есть такое мнение. Один мой знакомый говорит, что можно подхватить ветрянку. Заражался ли кто-нибудь ветрянкой от Хелен, не знаю, но и не поклянусь, что этого никогда не было. Господи! Да один человек в Куперстауне схватил ветрянку у своей жены.

— Другими словами, все мы рискуем.

— Все — молодые и старые, богатые и бедные. Опять же у девушки хорошая работа на почте. Живет она с матерью, мать получает пенсию. За дом все выплачено. А я по опыту знаю, что у незамужних есть свои преимущества. Ты сама себе хозяйка, а Хелен любит повеселиться. Будь у нее муж, не ходила бы она по ресторанам два-три раза в неделю, это уж наверняка. Приглашают ее разные мужчины. Коммивояжеры. Приезжие. В войну, конечно, летчики. Всегда она была с сигаретами, и бензина сколько угодно, без нормы. К таким вещам привыкают, от них, наверно, трудно отказаться. Некоторые из ее кавалеров раньше служили в воздушных частях, во время войны она с ними и познакомилась. Теперь, как только окажутся где-нибудь поблизости от Ист-Хэммонда, так к Хелен. Что с ней будет годам к сорока, не берусь сказать, а сама она вряд ли так далеко заглядывает. Живет сегодняшним днем. Да это и по ней видно. Веселая. Ветреница. Ее мать не здешняя. Из Род-Айленда. А они совсем другой породы, эти родайлендцы.

— Вот как?

— Там, говорят, больше пятидесяти процентов иностранцев. Все больше итальянцы. Миссис Макдауэлл, конечно, не итальянка. Она на итальянку не похожа. Но то, что ее родина Род-Айленд, — это наверняка. Вот и все про Хелен. Остальное чистые сплетни.

— Ну-ну, давайте посплетничайте.

— Нет. Так мы до ночи здесь просидим, и все равно имена мало что вам скажут. Но одно-то имя всем будет известно.

— Какое?

— Янк Лукас, — сказала она.

В следующие свои приходы на почту Янк стал держаться свободнее с Хелен Макдауэлл, стараясь внушить ей мысль, будто ее приветливость наконец-то приносит плоды. Так было нужно — почему, он сам не знал, — нужно, чтобы в тех отношениях, которые ему требовались, она видела свою победу. Пусть так и думает, это лучше, чем проявлять настойчивость самому. Если сейчас уступить этой Хелен, потом — в свое время — легче будет порвать с ней. Не то ее дружелюбие в конце концов может приесться, и не будешь знать, куда деваться от неприятностей. Какие его ждут неприятности, трудно сказать, но в этой игре Хелен Макдауэлл будет не так-то легко признать свой проигрыш — разве только гордость подскажет ей, что она сама во всем виновата.

Для него стало развлечением заходить на почту и разыгрывать роль человека, который чем дальше, тем больше, сам того не замечая, подпадает под женские чары. Начал он со следующей недели — с понедельника, и день ото дня улыбался ей все теплее и все больше проводил времени за пустяковыми разговорами. К пятнице стало ясно, что она, так сказать, готова. Начинался уик-энд, и он дал ей возможность открыть действия.