Джума - Гарри Зурабян

- При чем здесь глупости? - недовольно вырвалось у нее.

Пассажир с переднего сиденья вновь обернулся и посмотрел на нее долгим, внимательным и сочувствующим взглядом:

- В войне всех против всех никогда не бывает победителей. Как, впрочем, и побежденных. Финал подобной бойни - пустыня со знаком абсолюта. Во все смыслах... - Он помолчал и через время спросил: - Что вы собираетесь делать?

- Мне нужно место, где я смогла бы все спокойно проанализировать и обдумать и еще нужен совет. Хороший, мудрый и простой.

- Значит, нам по пути, - улыбнулся он удовлетворенно, но не преминул отметить: - И все-таки вы стали чуточку другой...

Иволгин метался по кабинету, как матерый волчище, попавший в капкан.

- Андреич, - не выдержав, взмолился Добровольский, - умоляю тебя: сядь. У меня от твоих кругов того и гляди башка отвалится.

- Нет, вы только подумайте! - не успокаивался майор. - Чертенок нагадил и... смылся в трубу!

- Да мало ли где он может быть, - не согласился капитан.

Иволгина аж перекосило:

- Мало ли?!! Да где угодно! Он же в отделении сказал, что домой поехал - трубу прорвало. Ну, и в каком месте ее прорвало?!! Сами же видели, что у него дома творится: будто Мамай, Наполеон и Гитлер со своими полчищами промчались! Утек, гад! - Он растопырил пальцы обеих ладоней: - Просочился, твою дивизию, нехай! - как... как... ушел, в общем... - и обессиленно рухнул в кресло, закрыв глаза.

- Андреич, - тихо подал голос Алексей. Тот приоткрыл глаза и скосил в сторону капитана. - У меня тут мыслишка проскочила... Мы, когда досье на этого "прохфэссора Плейшнера" собирали, персонажа одного бреднем подцепили, лесника - Гурьянова Ерофея Даниловича. Может, смотаемся, по-быстрячку, а?

- По-быстрячку, не получится, - буркнул Иволгин. - Не ближний свет, это же у черта на куличках. - Но глаза его азартно заблестели.

- Если сейчас выедем, - Алексей посмотрел на часы, - до темна, может, и успеем.

Петр Андреевич оглядел притихших оперов.

- Пустышку вытянем, - сказал с тоской, - ей-Богу, еполеты посымаю! У меня в последнее время чувство, что расследование в сумасшедшем доме проводим: жмурики - штабелями ложатся, свидетели - пачками исчезают и еще вдобавок - какие-то "аргонавты" со своим "руном" вперлись - здрас-с-сьте, мы ваш тети и дяди! А, - махнул рукой, поднимаясь, - что это мы все по кабинетам да по кабинетам. Поехали, ребятки, свежим воздухом подышим. Таежным, твою дивизию, нехай!..

Глава семнадцатая

Малышев проводил экстренное совещание с группой Стрельцова. Ему с трудом удавалось сохранять спокойствие, ибо события последних, даже не часов, а минут, стали напоминать стремительно надвигающуюся лавину, которая грозила разнести в пыль спокойствие Белоярска.

Первым докладывал Корнеев. Из его рассказа выходило, что Наталья Родионова, оказывается, с успехом играла в студенческом театре "Арлекин". Последней постановкой которого был шекспировский "Гамлет"! И Родионова играла в нем Офелию! Причем, так, что приглашенные на спектакль режиссер и актеры гастролировавшего в те дни одного из столичных театров были в полном восторге от ее игры. Имея на руках показания студентов и художественного руководителя "Арлекина", оперативники вновь встретились с Блюмштейном. И он поведал такое, отчего у Малышева чуть не случился удар. Отцом Наташи в действительности являлся Олег Артемьев, о чем Марку Моисеевичу и рассказал после встречи с ней сам Георгий Степанович Артемьев. Его показания были запротоколированы и оперативники выехали на квартиру нейрохирурга, так как в больнице его не оказалось. На квартире и произошла "эпохальная встреча" групп Стрельцова и Иволгина. К сожалению, Георгий Степанович уже успел отбыть в неизвестном направлении.

Следующим сюрпризом явилось исчезновение Капитолины Сотниковой, а также ее подруги Веры Рясной и сына Жени. Опрошенные сотрудники библиотеки и детского сада дали показания, от которых впору было проситься на постой в "гостеприимный дом" Блюмштейна. Однако по фото Сотникову опознал сотрудник кооператива"Каблучок" Сумакин как женщину, оставившую "книги" для Свиридова.

Путем подбора фрагментов у соседей удалось выяснить, что загадочный "геолог" - никто иной, как Свиридов Евгений Иванович.

И, наконец, последнее. Буквально несколько минут назад в Управление позвонил неизвестный и передал совсем уж "убойную" информацию: убийство Свиридова, Франка и автокатастрофу Мухина организовал второй секретарь горкома партии Белоярска Борис Николаевич Родионов!

Всю это требовалось тщательнейшим образом осмыслить, проанализировать и систематизировать. Больше всего Малышева беспокоило сообщение относительно Родионова. В голове промелькнула какая-то мысль - нечто важное и первостепенное. Он нахмурился, пытаясь сосредоточиться и одновременно следя за ходом рассуждений Стрельцова.

- Извините, Владимир Александрович, - перебил его Малышев, - но необходимо срочно позаботиться о безопасности Мухина. Я распоряжусь насчет машины. Немедленно забирайте его и везите на нашу базу в Ивантеевке.

- Разрешите мне, - поднялся Корнеев.

Малышев бросил на него быстрый взгляд. Внезапно им овладело странное чувство опустошенности и пронзительного, стылого холода, как-будто он сидел не в кабинете, а шел, обессиленный, по безмолвной, бесконечной, снежной равнине. Шел, отчего-то наперед зная: весь его путь - это дорога в никуда. В тупик, из которого нет и не может быть выхода.

Корнеев терпеливо ждал, а Стрельцов и Казанцев со скрытым недоумением смотрели на побледневшего, осунувшегося шефа.

- Езжайте вдвоем с Владимиром Александровичем, - нехотя, словно преодолевая внутреннее сопротивление, проговорил Малышев.

Когда они вышли, он обратился к Казанцеву:

- Вот что, Геннадий Борисович, постарайтесь найти все материалы, касающиеся экспедиции русских врачей в Маньчжурию во время эмидемии чумы в 1910 году. Некоторые ее участники останавливались в Белоярске. Запросите архивные данные. Меня интересует, главным образом, один из них - Сергей Михайлович Рубецкой. К тому же, Белоярск имеет непосредственное отношение к его родословной.

- Вы имеете в виду род князей Рубецких?

- Да, - кивнул Малышев. - И сделайте это, как можно скорее.

Лишь после ухода Казанцева, Роман Иванович, будто очнувшись от наваждения, осознал, что именно он попросил выполнить своего коллегу.

"Какого черта?! - изумленно подумал про себя. - Что за ересь я тут нес?! Экспедиция... Чума... Рубецкой... - Он поднялся из-за стола и, чувствуя нарастающую панику, принялся вышагивать по кабинету, нервно сжимая пальцы рук в кулаки. - Вот так и сходят с ума. На почве интересов государства..."

Малышев прошел к сейфу, открыв, достал тоненький тюбик с лекарством. Высыпав на ладонь две крошечные таблетки, запил. Наливая воду, с досадой констатировал, что руки предательски дрогнули.

Роман Иванович вернулся за стол, пытаясь взять себя в руки, но тревога и волнение не отпускали. Напротив, они усилились и вновь, как-будто сквозняком, прошелестело невидимо, но мерзко и зябко, это мимолетное, едва уловимое дыхание белого, безмолвного и пугающе-холодного, пустынного пространства. И поэтому, когда на столе зазвонил телефон, он уже знал, что услышит о чем-то необратимом и неотвратимом, как смерть...

... Сжав руки в кулаки и засунув их глубоко в карманы куртки, Малышев молча слушал доклад прибывших на место происшествия членов опергруппы и экспертов. Лишь кивнув и также, не сказав ни слова, приблизился к небольшому пятачку рядом с приемным покоем Центральной больницы, оцепленному нарядами милиции. Он поднял голову вверх и увидел почти во всех окнах любопытные лица больных и медперсонала. Огляделся: за кромкой оцепления собралась приличная толпа. На лицах людей читалось все тоже жгучее, неудовлетворенное любопытство и... азарт. Он потянул носом холодный, прошитый тонкими нитями мороза, воздух, в который мощной струей вливался адреналин десятков людей, густо приправленный разлитой вокруг кровью жертв.

Тела пока не были убраны. Возле них еще суетились криминалисты, работники милиции, прокуратуры и госбезопасности. Он сделал шаг вперед и, прищурившись, вгляделся в лицо Володи Стрельцова. Затем перевел взгляд на лежавшего невдалеке Леню Корнеева.

"А ведь я знал, когда они уходили из кабинета... - запоздало понял Малышев. Но с удивлением отметил: мысль эта - не взбудоражила, не взорвала его, а промелькнула спокойно и отстраненно. Осмысление и перегрузки навалятся потом, а сейчас мозг просто отгородился от грубой, дикой реальности непроницаемой, как стены банковского хранилища, преградой. - Я оказался не готов к такому. Но это я. А кто-то готовился..."

Он ощутил, как заломило, засвербело в кончиках пальцев рук, все еще сжатых в кулаки. Словно увидел внутренним зрением замершую в сосудах кровь, остановившееся сердце... И вдруг разом накатила, ударила обжигающе-горячая волна. Он пробуждался от спячки-шока, как пробуждается старый потухший вулкан: сердце, содрагаясь, ритмичными толчками проталкивало в вены и артерии раскаленную кровь-лаву; мышцы, скованные ледяным спокойствием, постепенно накалялись, поглощая тепло и жар крови, жадно втягивая через соломинку тканей и волокон кислородный коктейль; мозг мыслями-вулканическими бомбами с яростью и натиском атаковал все защитные барьеры организма. Это были тьма и хаос, из которого, он знал, обязательно родятся свет и порядок.