От Жванецкого до Задорнова - Марк Дубовский

– Зря Вы переживаете, – пытаюсь её успокоить, – Михал Михалыч всегда так делает. Он тонко чувствует зал: что читать, что не читать, ведь всё прочесть невозможно, а то бы концерт длился до утра.

В ответ раздалось истинно женское:

– Но ведь мне интересно, что на тех, непрочитанных листах!

Я даже приобнял ту незнакомую женщину! И вернул ей деньги за билет.

Призы Михаила Жванецкого, «MORE SMEHA-2004»

Не рой другому

6 марта 1994 года. Московский Дворец молодёжи. Жванецкому – 60. Среди приглашённых и мы с Валерой Мачугиным. Пригласительный билет был собственноручно написан юбиляром и выглядел так:

Зал оформлен под одесский порт, звучат гудки, бьют склянки.

Юбиляра поздравляют Гайдар, Явлинский, Лужков, Горин, Гердт, Карцев.

Андрей Вознесенский прочёл стихи и пошёл за свой столик с невручённым подарком в руках. Жванецкий догнал поэта, отнял презент и объяснил: «Моя задача – следить, чтобы никто сегодня ничего не забывал».

Но самым смешным, как признал потом сам Михал Михалыч, оказалось поздравление «МОКЯ SMEHA», которое представляли мы с Валерой Мачугиным, тогдашним спонсором фестиваля. Наши подарки подкреплялись тортом с 60‑ю свечами. Это были не простые свечи, а в то время невиданный «прикол»: сколько ни дуй – задуть их невозможно, они всё равно горят.

Мы задумали, что после нашего приветствия Жванецкий тщетно попытается их задуть, и мы выносим ему «приговор»: «Михал Михалыч, даём Вам ещё 60 лет, чтобы научиться задувать свечи!»

Но получилось намного смешнее.

Распорядитель юбилейного вечера Олег Сташкевич, друг, директор и правая рука Жванецкого, включил нас в программу после Александра Градского. И вот Градский выходит на последний куплет: «Первый тайм мы уже отыграли…», мы с Валерой судорожно, двумя зажигалками воспламеняем 60 свечей – труд адский! – принимаем торжественно-подарочный вид, торт красиво полыхает в моих руках, и ведущий вечера Александр Ширвиндт вызывает на сцену… Юлия Кима!

Подбегает Олег Сташкевич, извиняется: мол, ошибочка вышла, вы следующие, так что свечи пока задуйте. «Ага, щас, вот сам и задувай!» Узнав тайну свечей, Олег хохочет вместе с нами.

Но ещё громче смеялся Михал Михалыч, когда мы с Валерой потом вручили ему не совсем уже съедобный торт-погорелец, с останками свечей и расплавленной кремовой надписью «ЖВАНЕЦКОМУ С ЛЮБОВЬЮ ИЗ РИГИ».

Дэвид Копперфильд

Повёз я как-то Михаила Жванецкого с концертами по Прибалтике.

В Вильнюсе за день до нас выступал Дэвид Копперфильд.

Снимаем пальто в гардеробе, Михал Михалыч говорит:

«А номерки брать необязательно, всё равно к концу представления вся эта одежда исчезнет».

Усаживаемся на свои места, в зале раздаётся объявление: «Убедительная просьба отключить ваши мобильные телефоны». Тут и я «вставляю свои пять копеек»:

«Уж кто, кто, а Додик Копперфильд мог бы и без такого объявления всем мобильники выключить».

В том, что великий маг Копперфильд на такое не способен, мы убедились минут за двадцать. Было скучно и неубедительно.

Мы со Жванецким «перетекли» в кафе и, дружески выпивая и закусывая, убедились, что интуиция нас не подвела: с каждой минутой очередь в кафе росла и за счёт редеющих поклонников Копперфильда ширились ряды застольной публики Жванецкого.

Илья Олейников

Мы дружили с Илюшей. Дружим и нынче – с его чудесной Ирочкой и их сыном Деней. Денька рос на глазах с каждым моим, увы, нечастым приездом в Питер. Я всегда был встречен, увезён к ним в дом, накормлен, спать уложен.

Ира любила рассказывать, как ловко Илья устроился. Дело в том, что Олейникова – это именно её фамилия. Выйдя замуж, она стала Ириной Клявер, а Илья из соображений сценической политкорректности взял себе фамилию Олейников. В результате все в семье Кляверы: и она, и Денис, а Илья, один, Олейников. Хотя по паспорту он, конечно, тоже Клявер.

Ирина и Илья, молодые, красивые (из фотоальбома их сына Дениса)

Помню свой первый восторг от олейниковского артистизма. Мы с Олей (это моя любимая женщина и жена) в начале девяностых пригласили после концерта в гости Илью с его ребятами Колей Дуксиным и Витей Агафонниковым, Сеню Альтова, «кроликов» Моисеенко и Данильца с их наставником Женей Перебиносом. Мы что-то пили, чем-то закусывали, хохотали над анекдотами, Коля-Дуся, который буквально лучится добротой и талантом, прекрасно пел под гитару.

Когда «пришло время», Илья сыграл моноспектакль про то, как пьяного главу семьи не впускают в дом. Второй персонаж в этой сценке – дверь. А за дверью – жена, тёща, внучка и жучка, поэтому, умоляя открыть дверь, пьяница опускается всё ниже: в полный рост, стоя на коленях, лёжа.

В короткометражном фильме «В. Давыдов и Голиаф» эту роль сыграл прекрасный актёр Алексей Петренко, и было это не смешно, а скорее трагично.

У нас же в квартире мы сползали с кресел от хохота. Изрядно выпивший Олейников сроднился с персонажем и не стеснялся в выражениях. Какой пьяница в подобной ситуации обойдётся без мата?

(В скобках вспомню «Одесский пароход» Жванецкого: «В чём дело, здьявствуйте? Вы хотите войти, здьявствуйте? Вы хотите ехать, здьявствуйте?.. Во-пейвых, спокойно мне, всем стоять! И, во-втоих, а ну-ка мне отдать концы, спокойно всем!.. – Почему именно вам?.. – Я ваш ёдной капитан!..»

Рассказ в исполнении самого автора с его непередаваемыми интонациями и экспрессивностью «взрывал» любые залы. А в диссидентских кругах по рукам ходила кассета – Жванецкий читал свой «пароход» с использованием ненормативной лексики, судя по звуку – в какой-то дружеской квартире. Доносился безудержный хохот компании.)

Точно так же отличалось политкорректное исполнение монолога пьяницы Алексеем Петренко от нецензурного – Ильи Олейникова.

Роль двери сыграла большая изразцовая печь. Илья стучал в печь, умолял её, угрожал ей – печь не сдавалась и была истинной крепостью для дрожавших за нею от страха жены, тёщи, внучки и жучки. Именно матерные эмоции, которые были не позволительны Петренко, добавляли красок олейниковскому актёрскому обаянию.

Печь и без того была украшением нашей квартиры. Но после той ночи она и вовсе стала раритетом. Мы с женой много лет потом ассоциировали эту печь исключительно с Ильёй.

Ильи многим не хватает.

Он был настоящим. Не рисовался, не приспосабливался, не хвастался. О том, что они с Хазановым сокурсники по эстрадно-цирковому училищу, я, например, узнал от самого Хазанова.