Свет твоих глаз - Джоди Хедланд

– Я изменился.

Жан ничего не ответил.

Неужели он прав? Неужели Пьер сойдет с ума, оставшись на острове? Он вспомнил долгие часы работы на ферме, монотонную ходьбу с плугом, бесконечную возню с дровами и сорняками. Он уже смертельно устал от постоянного, ежедневного труда, а предстояло еще собрать урожай, что было сложнее всего.

Пусть так, но ведь были занятия, которые ему нравились. И этим он может заняться вдвоем с Анжеликой.

Возможно, откроет здесь собственное дело. Они вместе могли бы заняться рыбацким промыслом. Торговля пушниной в окрестностях Великих озер будет не вечна, на востоке она уже прекратилась. И со временем островитянам придется искать другие способы заработать себе на жизнь, не связанные с лесной глушью и мехом. Быть может, Пьеру удастся наладить на острове торговлю рыбой.

Он расцепил напряженные руки и прислонился спиной к прохладной стене пещеры. Неровные камни врезались в кожу, и Пьер поерзал, пытаясь найти удобную позу, в которой он мог бы дождаться вечера. Он вытянул ноги и запрокинул голову. Он вымотался, но в голове крутились тысячи мыслей об Анжелике, Жане, о нем самом, о возможном будущем.

Тяжелое дыхание Жана выровнялось, и Пьер лишь молился, чтобы брат сумел заснуть или потерял сознание, не мучаясь больше от раны. Как бы Пьер ни злился на них с Анжеликой, ему невыносимо было видеть страдания своего брата.

– Раньше я злился на тебя за то, что ты бросил нас и сбежал.

Хриплый голос из темноты застал Пьера врасплох.

– Я злился, потому что ты верил, будто остров и фермерский труд – это ниже твоего достоинства. Я презирал тебя за то, что ты считал себя лучше меня.

– Я уже попросил за это прощения. Я ошибался…

– Твоя гордыня меня бесила. – Теперь голос Жана звучал с удивительной силой. – Но когда я вспомнил последнюю ссору с отцом, после которой ты бросил остров, я понял, что и он был неправ.

Пьер вспомнил, как отец стоял в деннике, широко расставив ноги и расправив плечи, чтобы не дать ему сбежать. Как темные глаза отца пылали гневом, как руки сжимали лопату. Он кричал на Пьера, называл его упрямым дураком за то, что Пьер хотел уехать с бригадой и отказывался от оплаченной школы в Детройте.

Отец тогда замахнулся лопатой. Он никогда раньше не бил Пьера, и теперь Пьер впервые понял, что в этот раз отец разозлился настолько, что готов был его убить.

– Ну, давай, – сказал тогда Пьер, отрываясь от стены. – Ударь меня.

Отец лишь смотрел на него.

– Если хочешь меня ударить, я не стану тебя останавливать.

Пьер расправил плечи и выпятил грудь, готовясь встретить любой удар. Он не единожды наблюдал, как отец расправлялся с другими. И хотя с тех пор он не раз говорил, что изменился, отцовский характер по-прежнему оставался взрывным.

Пьеру было почти восемнадцать, ростом и плечами он сравнялся с отцом, но знал, что значительно уступает ему в силе. И все равно он не дрогнул, даже когда лопата взлетела над его головой.

Жан, стоявший чуть дальше, прожигал Пьера таким же ненавидящим взглядом. Пьер подумал: «Если все они меня так ненавидят, то зачем тогда оставаться?»

– Я ненавижу тебя, – зарычал он тогда в ответ на отцовский замах.

И отец пошатнулся, попятился, словно эти слова ударили его, как камнем в живот. Он медленно опустил лопату, позволил ей выскользнуть из руки на солому. Плечи опустились, в глазах вместо злости возникла такая печаль, что Пьеру до сих пор было больно вспоминать.

Это были последние слова, которые он когда-либо говорил отцу. В тот же день Пьер собрал свои немногочисленные пожитки и ушел с фермы, ни разу не оглянувшись.

Отец был прав. Он был упрямый дурак.

Если бы только он мог рассказать отцу правду, объяснить, что никогда не переставал его любить, что уважал его и что теперь все понял!

– Отец не ошибся, – сказал Пьер в темноту пещеры. – Он лишь пытался удержать меня от повторения своих же ошибок.

– Но был неправ, пытаясь силой заставить тебя делать то, что хотел он, – ответил Жан. – У каждого из нас в этом мире свой путь, пройти его невозможно без своих же ошибок.

– Которых я натворил уже немало.

– Но это не значит, что ты должен взамен отказаться от того, что любишь.

Душу Пьера жег стыд за свои грехи, хотя он давно уже раскаялся в них перед Богом и молил Его о прощении. Он был не меньше отца повинен в пьянстве и дебоширстве, которые шли рука об руку с жизнью вояжера. Он как бы попал в ловушку, петля которой затягивалась все туже, – жизнь протекала от стоянки до стоянки, где все ночи напролет проходили в беспробудном пьянстве. Но он попытался исправиться.

– Я целый год не прикасался к рому.

– Тебе досталось самое лучшее от отца и от матушки, – голос Жана снова начал слабеть. – Отцовское телосложение и мамина духовная сила. Если кто-то и сможет вести в глуши праведную жизнь, то это ты.

У Пьера сдавило сердце.

– Спасибо, Жан.

Затем они оба умолкли. Пьер представлял себе, что они снова дети и просто забрались сюда отдыхать после целого утра беготни и игр. Ему хотелось забыть о кровавом сражении, которое шло всего в паре миль от пещеры, и притвориться, что им с Жаном не нужно делить Анжелику.

– Возвращайся в леса, Пьер, – сказал Жан. – Там твое настоящее место.

Он хотел было возразить, но сердце забилось быстрее – Жан говорил правду.

– Ты ведь просто пытаешься от меня избавиться, верно? – Это должна была быть шутка, но Пьер сам поразился тому, как серьезно прозвучали его слова.

– Я солгу, если скажу, что не опасаюсь тебя и твоих попыток сманить от меня Анжелику. Я помню, что вы были друзьями. И помню, что она всегда следовала за тобой, слушалась тебя, а не меня.

– Так и было. – Пьер заставил себя рассмеяться, пытаясь скрыть неловкость.

Если бы Жан знал, что он уже очаровал Анжелику, разговора не получилось бы. Возможно, в тот памятный день, в амбаре, Жан не испытывал к нему ненависти или хотя бы сумел убедить себя найти оправдание его поведению. Но если Жан узнает, что Анжелика решила выйти за Пьера… то ненависть станет настоящей.

– Помимо того, что это удержит тебя подальше от моей невесты, – продолжал Жан, и его голос упал до шепота, – я знаю, что тебе самому нужно уехать. Торговля мехом – это часть твоей натуры. Это то, что ты любишь больше всего на свете.

– Но кто-то должен остаться и позаботиться о матушке. Она ведь ослепла.

– Ослепла? – застонал Жан. – О чем это ты? Когда? Как?

Услышав жестокую боль в его голосе, Пьер пожалел о том, что сказал. Но Жан потребовал рассказать ему все.

К тому времени, как Пьер закончил рассказ о слепоте матушки и том состоянии, в котором он обнаружил ферму этой весной, Жана уже трясло от злости.

– Я останусь до твоего возвращения, – сказал Пьер, сжимая дрожащую руку Жана. – Я не брошу матушку в одиночестве. Обещаю.

И Анжелику он тоже не оставит. Неважно, что Жан настаивал на его отъезде: Пьер любил Анжелику и хотел быть только с ней. Он ни за что не оставит ее, особенно на попечении Эбенезера.

– Похоже, у меня нет выбора. Я должен тебе поверить.

Жан дрожал всем телом. От боли, холода или страха – Пьер не знал. Он сжал плечо брата, жалея, что не может его успокоить, заверить, что не о чем волноваться. Потому что он не хотел лгать. Не хотел множить уже порожденную ложь.

– Я обо всем позабочусь.

Пьеру не хотелось думать о том, что случится с ним завтра, когда он вернется на остров, отправив Жана в безопасное место. Он не сомневался, что вызвал подозрения у многих офицеров, посоветовав полковнику вывести из боя часть армии.

Сама мысль о том, что придется лгать, жгла ему душу. И со шпионажем тоже придется покончить. Он не сможет больше предавать полковника. И в то же время он должен найти способ убедить его в своей верности, чтобы ему позволили остаться на острове, – он не мог бросить матушку и Анжелику.

Придется, как всегда, полагаться на собственное обаяние, оно никогда не подводило Пьера. Но главной и самой сложной задачей будет попытка убедить Анжелику преодолеть чувство вины перед Жаном. Придется вывернуть наизнанку собственную шкуру, только бы дать ей понять, что с Жаном их больше ничего не связывает. Пьер верил, что ему это удастся, при должном старании.

Глава 19

Утреннее солнце никак не могло прогнать холод, закравшийся в сердце Анжелики.

– Ты готова? – Одной рукой она взяла Мириам под локоть, второй забросила на плечо мешок, в который сложила одежду Мириам.

– Вполне готова, – ответила Мириам, шагая прочь от офицерских квартир, в которых они провели почти две недели.

Чуть раньше, тем же утром, полковник Мак-Дугал дал островитянам разрешение вернуться в брошенные дома, к своим оставленным делам. И теперь широкая лужайка, которую раньше покрывали наскоро сделанные навесы и склады с припасами, опустела. Лишь пожелтевшие пятна травы напоминали о шумной толпе людей, укрывавшихся от войны.