Любовница - Джилл Чайлдс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я присела на край кровати и раскрыла ей объятия:
– Везде, мой зайчик. Полиция очень старается найти его, но пока не нашла.
Я прижала ее к себе, пытаясь успокоить дыхание и избегая смотреть ей в глаза.
– Но зачем он ушел? – Дочь сердито отстранилась. – И без меня!
– Он пошел прогуляться, зайчонок. Было уже очень поздно. И ты уже спала в своей кроватке.
– Мама, подожди! Он отправился на большую прогулку… в темноте? – Она тихо засмеялась. – Папа, это нехорошая идея!
Я поцеловала ее в лоб, а она, обвив руками мою шею, притянула меня к себе.
– Глупый папочка!
Я сидела в тишине, думая, в какой момент она начнет горевать. Может, стоит еще раз попробовать поговорить с ней о том, что она чувствует? Или в семь лет проще справляться с подобными вещами?
Уложив дочь, я взяла книгу и попыталась читать, но не могла сосредоточиться. Несколько раз перечитывала один и тот же абзац и каждый раз замечала, что не поняла ни слова. Пошла на кухню и поставила чайник, потом села на стул и стала ждать, пока он закипит.
Не так ли чувствовала себя мисс Диксон, когда поняла, что Ральф теряет к ней интерес? Ощущение пустоты, бессмысленности? Поэтому она обратилась к врачу и принялась горстями есть таблетки?
Я пыталась вспомнить, как жила до Ральфа. Ведь я была довольна жизнью в своей маленькой опрятной квартирке, где у всего было свое место, где было полно книг и фильмов, и даже находилось время для встреч с друзьями из университета. Их жизнь тоже изменилась. Все переженились один за другим, потом пошли дети. Мои самые близкие подруги уехали. Той жизни больше не было, и вернуться в нее не получится. Та жизнь отошла в историю.
И человек, которым я была тогда, тоже стал историей.
Я мысленно вернулась к той себе. Более наивной, более оптимистичной. Что случилось со мной с тех пор, как я вышла замуж?
Я никогда не переставала любить его. Но я перестала доверять ему. Перестала верить.
Сначала он придумывал сложные предлоги о том, куда идет. Он говорил о еженедельных занятиях группы литературного творчества, которая, я была уверена, собиралась только раз в месяц.
Ральф всегда считал себя немного актером и организовал для шестого класса драмкружок… Один спектакль в год. Даже Королевская шекспировская труппа не нуждалась в таком количестве прогонов и репетиций, сколько, по его словам, проводил он. Они обеспечили ему алиби на месяцы.
Иногда до меня доходили слухи о его интрижках. Неужели он действительно думал, что я не знаю? Женщина, которая делила с ним постель, его дом… которая была матерью его дочери?
Это было нелегко.
Я вспомнила, как, напрягаясь, лежала в постели, когда Ральф скрежетал ключом в замке входной двери, а потом что-то искал внизу – очевидно, выпить. Шаги приближались: он поднимался по лестнице. Когда он заползал под одеяло, его дыхание теплым облачком касалось моего плеча.
С закрытыми глазами я оставалась неподвижна, старалась не дрожать, и он быстро засыпал.
Бывали дни, когда я хотела открыто все высказать и затем, разумеется, уйти. Он не мог измениться. Теперь я это поняла. Ему нужна была драма. Нужны были интриги и риск. Эта черта была ведущей в его натуре.
Но что бы он ни вытворял, он подарил мне Анну. Другую любовь моей жизни. Как бы сильно порой ни трещал наш брак, я бы ничего не стала менять, чтобы не травмировать дочь. К тому же эти его интрижки были недолговечны. Фейерверки, которые вспыхивают в небе, а потом догорают на земле. В итоге он всегда возвращался к нам к Анне и ко мне.
Я не могла оставить его. И не только ради Анны. И не потому, что он оплачивал счета, хотя и за это я тоже была благодарна ему. Но потому, что вопреки всему я заботилась о нем и мне нравилась эта забота. Я не могла собственными руками погасить надежду, что в один прекрасный день, когда ему надоест эта гонка, он изменится. Он обратит на меня взор своих прекрасных карих глаз и увидит меня заново, будто в первый раз, увидит и поймет, насколько драгоценна наша совместная жизнь, вот здесь, дома.
Я заварила себе чай и, собираясь подняться наверх, прошла через прихожую, чтобы запереть входную дверь.
Пальто Ральфа висело на вешалке. Оно как будто наблюдало за мной. Под ним стояли его старые ботинки, изношенные до такой степени, что они уже приняли форму его ног, и пара старых резиновых сапог, которые он редко надевал.
Я сложила вещи в пластиковый пакет, вышла на улицу, запихнула пакет в мусорный бак и с грохотом закрыла крышку. Я почувствовала себя лучше, когда вернулась домой.
Затем я вымыла руки и с чаем пошла наверх, в его кабинет. Мое сердце бешено стучало. Я вторглась на чужую территорию. Казалось, в любой момент на лестнице послышатся тяжелые шаги Ральфа, и я увижу, как поворачивается дверная ручка. Он застанет меня здесь, в его убежище, и спросит с фальшивой веселостью и с подозрением в глазах: «Что ты здесь делаешь?»
Ральф не любил, когда я приходила сюда. Молчаливое соглашение о том, что у каждого из нас есть своя территория, как-то само собой возникло еще в самом начале нашего брака. Я старалась с уважением относиться к этому соглашению, отчасти в надежде, что если у него будет собственное пространство в доме, то отпадет необходимость так часто уходить по вечерам. Но это не помогало: схватив куртку и ключи от машины, он бормотал какие-то невнятные извинения и оставлял меня одну.
Прежде всего я огляделась. На столе лежали книги и листки бумаги, исписанные незаконченными стихами. Ручки, колпачки от них и карандаши валялись буквально повсюду. Однажды я купила ему красивый деревянный накопитель для всякой канцелярии, но он никогда не пользовался им.
На спинке кресла висел мятый пиджак. На каминной полке лежала его расческа, в которой запутались несколько темных волос.
Я стояла в полной тишине, сердце бешено стучало. Ральф. Я почти физически ощущала его присутствие. Он сопротивлялся мне. Насмехаясь над моей любовью к аккуратности, систематичности, порядку.
Но его здесь не было. И впервые за долгое время я могла делать все, что захочу.
Засучив рукава, я принялась за работу.
Уборка заняла у меня весь вечер. Я трудилась методично, без перерывов, до поздней ночи.
К тому времени, когда я
