Когда Джонатан умер - Тони Дювер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вспомнил, что по пути в Париж они с Сержем составляли грубые планы как оставаться на связи. Мальчик будет писать Джонатану, который не сможет ответить, потому что, несомненно, Барбара станет перехватывать почту и, что ещё хуже, прочтёт её и обнаружит подтверждение своим догадкам. Серж собирался играть в шпиона, отмечать время нахождения родителей дома и остальные практические детали; записывать свои часы в школе (он должен был начать ходить в лицей, который был довольно далеко от дома); он даст Джонатану знать о каждой возможности встретиться. Со своей стороны, Джонатан переедет в Париж и постарается снять квартиру с телефоном – где-нибудь между школой Сержа и его домом.
Возможно, лучше всего было бы прекратить все отношения с родителями мальчика (тем хуже для галереи Джонатана…). Серж будет объяснять своё отсутствие, говоря, что идёт к друзьям; это никого не обеспокоит, он был свободен, очень свободен, особенно если исчезновение Джонатана положит конец всем подозрениям. А Серж сможет притвориться, что забыл молодого художника, этого скучного придурка.
У этих планов был один большой изъян. Если бы Джонатан порвал с родителями Сержа, то больше не было бы и речи о совместном отпуске, совместной жизни, жизни в том другом мире, в огромном мире, который они открыли. На самом деле разрыв с Симоном и Барбарой был бы преждевременным; необходимо будет тщательно оценить интенсивность подозрений, ревности и ненависти этой женщины, а также возможную ценность её мужа как будущего сообщника. Их глубокое безразличие к Сержу, до которого им не было дела – пока он находился под боком – было ещё одним ценным достоинством.
Нет, их нужно гладить и петь им колыбельные, именно так, а не иначе. В любом случае, пока не станет ясно, чего от них можно ожидать, придётся отбирать их собственность –без их ведома.
Что касается переезда Джонатана, то в ближайшем будущем это было невозможно из-за отсутствия денег. Ему пришлось поговорить об этом в поезде с Сержем, чьи планы слишком сильно опирались на предполагаемое богатство и свободу молодого художника. Чтобы снять хотя бы комнату в Париже, Джонатану придётся подождать до начала следующего года, прежде чем покинуть свой домик. И в своих расчётах он забыл о налогах, которые он ещё должен уплатить с прошлогодних огромных поступлений, от которых уже давно ничего не осталось.
Предстоящие три месяца терпения, похоже, не пугали Сержа. Он составил список школьных каникул, которые выпадали на этот период; он сказал, что при любой возможности будет упрашивать отца, чтобы его отпустили к Джонатану. В конце концов, один раз это уже удалось, он был уверен, что получится снова.
Сам Джонатан так не думал. Мальчишка недооценивал ситуацию и при этом переоценивал силу отца и свою собственную. Джонатан был уверен, что настрой Сержа скоро поменяется; но ему хватило такта не сказать этого.
В любом случае, теперь у них был план. Их разлучили. Начиналась настоящая война. Глубоко внутри себя Джонатан чувствовал, что войну они уже проиграли, но мальчик был уверен, что победит. Джонатан вспомнил, что двадцать лет назад он тоже обладал такой слепой и пылающей энергией; и тоже потратил их впустую. Можно бороться против людей, обычных людей, но не против системы и её социальных ролей, потому что за ними стоит целое общество. И поймёшь ты это не сразу и не добровольно. Джонатан уже понимал, Серж – ещё нет. Джонатан был готов забыть весь свой опыт ради этого ребёнка, все ещё цельного, но, в то же время, он отчётливо понимал, что это ничего не изменит.
Первые письма от Сержа были негативными. Барбара больше не работала, и всё время была дома, а с ней её альтернативные друзья. Серж смешно изобразил их в виде мух, кружащих над ними, и все с бородами, даже его мать.
Но след фломастера, штриховавшего рисунок, почти прорвал бумагу.
Джонатан никогда не видел, чтобы мальчик писал письма; и не представлял себе, как он выглядит за этим занятием. Серж казался младше лет на пять, нежели когда рисовал или говорил. Джонатан понимал, что плоды этого средства коммуникации – которое теперь вышло из моды, никем не преподаётся, никем не изучается и никем не используется – будут чрезвычайно скудными. Почти как дымовые сигналы.
Чтобы узнать Сержа, лучше было взять большой папирус. Он медленно развернул его; и он глядел на каждый рисунок, пока не вспомнил слова, которыми мальчик их сопровождал. Он имел полное право заплакать; эту жизнь, что бы ни случилось, не вернуть никогда.
– Потом надо заглянуть под воду. Это просто вода. Вот песок внизу. Здесь разные рыбы. Это подводные цветы.
В начале октября письмо от Сержа рассказало, что его родители, воспользовавшись, как понял Джонатан, периодом затишья на работе Симона, собираются провести неделю в Англии. Как обычно, без сына. Серж пытался устроить так, чтобы его отправили к Джонатану. Он поговорил со своим отцом, который охотно согласился. Оставалось только договориться с Барбарой.
Помимо прочего, это было первым письмом, содержащим любовные выражения. Джонатан был в замешательстве, поскольку ребёнок никогда не говорил таких вещей, а их необычайная глупость исходила не от Сержа, а от некого образца, который он, должно быть, копировал. Когда не знаешь что написать, тогда всё сгодится. Это выглядело так, будто маленький мальчик, намереваясь оказать честь своему корреспонденту, предложил ему цитату на латыни – фразу непонятную и непроизносимую, но которая пользуется хорошей репутацией. Или же подарок в виде цветов или шоколадных конфет. Усилие, сделанное ради любви, привело к тому, что эти глупые слова достигли своей цели. Серж захотел – и посмел – сказать Джонатану некие слова; в данное время и в данном месте в его распоряжении была только эта культура. Он добросовестно ей воспользовался. Он не был виноват, ни в том, что его средства выражения были такими скудными; ни в том, что он ещё не понимал этого.
Поездка его родителей была назначена на следующую неделю. Джонатан весь обратился в слух. Он должен замереть и не двигаться!
Симон скромно закончил раздеваться. Несмотря на привычку Барбары к наготе, он больше не осмеливался вести себя свободно. Барбара сказала ему (и повторяла в разговорах с друзьями), что ничто не кажется ей более уродливым, чем
