Разоренное гнездо - Алла Холод
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот момент я не знал, поверили мне сыщики или нет, я находился в прострации. Но потом, когда все закончилось, я встретился с Наташей глазами, и посмотрела она на меня как-то странно – вполне осмысленным, уже не слезным взглядом, в котором читалась не паника, а немой вопрос. И я даже догадывался, какой именно. В последние дни я очень интересовался Алексом, а тут еще всплыли эти дурацкие ключи. С ней придется объясняться, это вне всяких сомнений. Но, конечно, не сегодня. Едва я открыл дверь в свою квартиру, послышался голос Алисы:
– Бабушка просила тебя зайти.
– Поздно уже, и у меня совсем нет сил.
– А почему ты так долго? Тебя тоже допрашивали?
– Пока нет, но еще допросят. Почему ты не спишь? Ночь.
– А ты бы заснул? – спросила Алиса, и я только в этот момент и увидел ее красные глаза и распухший как пятачок нос.
Я понимал, что ничем не смогу помочь Алисе. Даже если я скажу ей всю правду, вряд ли ее это утешит, ведь тогда получится, что она понесла еще более тяжелую утрату: не возлюбленного, который ее отверг, а брата, который, зная об их родстве, мог ее любить. И вряд ли мою девочку успокоит тот факт, что ее чувство отклонили именно по этой причине. Ей сделается еще больнее, ведь тогда у Алекса будет оправдание! Железное и незыблемое. Нет, с этим надо повременить. Настолько, насколько получится.
Я не мог полюбить Алекса за ту пару дней, в течение которых мне открылась правда о его появлении рядом с моей семьей. Я не успел, просто потому, что так и не увидел его, не поговорил с ним. Но и меня, взрослого мужика, накрыла такая волна удушающей безысходности, ощущения чего-то безвозвратно, неумолимо потерянного, что я не находил себе места. Я не мог ни с кем разговаривать, не хотел ничего обсуждать. Я чувствовал, что потерял то, что мне еще, собственно, и не принадлежало, но могло бы быть моим, стать частью моей жизни. Любовь сына. Любовь к сыну.
Весь следующий день в доме царила гнетущая тишина. Не хлопали двери, не топали ноги по лестнице, не звучала музыка, не тявкал Мотя – мама выгуливала его подальше от дома. Я сумел уснуть только к утру и проспал практически полдня, потом обосновался у себя в кабинете в попытках обдумать ситуацию. Эту комнату, отвоеванную у своих женщин для моих рабочих нужд, я обустроил по собственному вкусу: тут имелись добротный диван и два глубоких кресла, между которыми пристроился низкий стеклянный столик. По стенам я расположил сделанные на заказ и битком забитые книжные шкафы. Никакого антиквариата или ценной живописи у меня не было, но я ценил то, что имел – два морских пейзажа забытых русских художников и великолепную гравюру нашего современника Михаила Лукьянова, которую вручили мне как победителю конкурса «Человек года 2018» в номинации «Лучший бизнес-проект». Настоящую ценность в кабинете представлял только дорогущий персидский ковер ручной работы и торшер, который я заказал по Флоренции, когда путешествовал с Ритой по Италии. Мне было хорошо и спокойно в моем кабинете. Здесь у меня имелся бар, мини-холодильник с запасами всякой вкусной закуски – валяной оленины, цукатов, орехов и нарезанного слайсами хамона. В последние дни я подумывал о том, чтобы вообще перебраться сюда, оставалось только протестировать диван на предмет ночного сна: одно дело – прикорнуть на нем часок-другой, и другое – провести целую ночь. Именно об этом я и думал, когда дверь открылась и вошла Рита.
– Там Виталик к тебе пришел, – довольно приветливо объяснила она, – его сюда позвать или ты к нему выйдешь в гостиную?
– Путь идет сюда, раз пришел, – буркнул я.
– Хорошо, – кивнула Рита и скрылась за дверью.
– Как славненько тут у тебя, мне всегда нравилось, – заявил с первых шагов братишка. – Ты никогда не думал стать писателем? Мне кажется, каждый прозаик мечтает о таком кабинете: ковер, приглушенный свет, диваны, виски на столе…
– Это намек на то, что ты хочешь виски? – спросил я, только сейчас заметив, что на улице уже смеркается, значит, я просидел тут целый день.
– Да я с собой принес, – сказал Виталик, – мечи закуску, какая есть. Я знаю, что у тебя всегда всякие там цукаты, орешки, шоколадки, все такое.
За дверью раздалось характерное поскребывание: так кошка Мона предупреждает, что хочет войти и пока еще не намерена выходить из состояния благовоспитанности. Если ее не впустить, она будет скрести дверь изо всех сил, орать благим матом, но от своей затеи не отступится. Я открыл кошке, но она, как достойнейший представитель своего племени, не торопилась входить: села на пороге и стала прилежно и неторопливо вылизывать свою пышную палевую шубу. Как все кошки, она считала себя главной в доме. Обычно я уважал это ее мнение и в любое другое время оставил бы дверь открытой, позволив Моне убедиться в ее доминирующей позиции, закрылся бы только после того, как она вошла. Но сейчас мне не хотелось, чтобы Рита грела уши где-то поблизости, и я строго сказал Моне:
– Либо ты заходишь, либо отправляешься восвояси, считаю до трех.
На исходе третьей секунды Мона – так и быть – гордо вошла в кабинет, всем видом показывая, что делает мне большое одолжение. Ей, как и всем бабам, нравился Виталик, и она пришла по его душу, потому мгновенно вспрыгнула на диван и уставилась на него своими голубыми глазищами. Он пересел из кресла к ней, и Мона сразу перевернулась на спину, любезно предоставив ему для наглаживания свое упитанное пушистое брюшко.
Я совершенно не хотел выпивать, но мы с братом стали так редко проводить время за этим мирным занятием, что отказать ему в данный момент я просто не мог.
– И все-таки у тебя хорошо, – вздохнул Виталик, – уютно и тихо.
– Сейчас будет еще и вкусно, – сказал я, ставя на специальную салфетку тарелку с распакованной олениной и маленькое блюдце с цукатами.
– О, да тут на любой вкус! – жадно сверкнул глазами мой брат.
Годы не сделали его менее привлекательным, чем он был, когда слонялся с компаниями и девками по дискотекам и барам. У нас в роду мужчины почему-то седеют очень поздно, даже у старенького папы волосы только-только начали белеть. У меня цвет волос
